Теперь я знаю: любой поход следует начинать с бани. Я был дурак и отказывался, ведь баня в деревне Добрый Бор на Щаре — старинная, топится по-черному.
«Я и так тщательно вымылся, чтобы хватило на несколько дней», — объяснял я хлопцам. Те только смеялись. И я решился. В черном помещении у входа — титан с кипятком. Тронешь плечом — пригоришь, как карп к сковороде. Жизнь и смерть, кайф и опасность граничат друг с другом, как всегда в жизни. Температура адская. 10 минут посидишь — и голову повело, как спьяну. Выходишь, осторожно обходя титан, и медленно, шаг за шагом, заходишь в Щару.
Течение студеное и мелкое — тебе не тепло, и это удивляет, ведь ты думал, что после бани совсем не бывает холодно. От тела валит пар. «Давай, окунайся в воду с головой. Не бойся», — поощряет Дмитрий, наш капитан. Я ныряю, вода шипит в перегретых ушах, как «Фанта». Выныриваю и замечаю, что поток успел отнести меня на 10 метров. Одновременно ловлю себя на ощущении, что на самом деле мне совсем не холодно. Именно так: не тепло, но и не холодно. Ледяная вода, которая должна бы выморозить внутренности, просто чуть щекочет тело. Будто увеличилась дистанция между кожей и душой, способной ощутить холод.
«Ну, теперь понял? — говорит Дмитрий. — Баня по-черному — это не про очищение тела. Это о чистоте души».
После четырех таких «ходок» мы сидим под звездным небом, и я чувствую, что меня нет, я растворился в воздухе, исчез среди созвездий.
С нами собака породы хаски. Кличка Асса отражает увлечение Дмитрия ранним Соловьевым. Добродушная, как котенок, она никогда не лает, только скулит, когда ее обижают недопуском к общему завтраку, да по-кошачьи урчит, когда чешут.
В поле под Пинском встречаем пастухов, они обращают наше внимание своим сбитым из досок самодельным фургончиком.
Мужчина пьет чай из самовара, женщина отдыхает внутри на кровати. «Как раздуваете самовар? — спрашиваем у них. — Как в России, сапогом?» Хозяин без слов берет с земли жестяную трубу, вставляет в самовар, и спустя минуту тот уже бурлит кипятком. Мы пьем чай, и женщина объясняет: они цыгане из Дрогичина, здесь на сезонной подработке. «А что, вы не знали, что сейчас цыгане коров пасут? — удивляется мужчина. — В вашем Минске все стада цыгане смотрят!» Видно, что Минск ему представляется чем-то вроде Дрогичина — с полями, житом, гумнами, но большим по размеру. Мне хочется спросить о чем-то важном. Для чего мы живем? В какого Бога верят цыгане? Но вместо этого разговор как-то сам заходит о зарплатах. Так всегда.
Я отключил сотовый телефон, и время кануло. Теперь сутки состоят из четырех компонентов: рассвет, день, вечер и ночь. Это дает твоему существованию невообразимое спокойствие.
Паромная переправа у деревни Коробье (Столинский район Брестской обл.) — место, где будем спускаться на воду в лодках. Приезжаем сюда ночью. Домик паромщика освещен, идем туда познакомиться. Но на нас из-за угла с гавканьем вылетает «медведь» и начинает набрасываться на Ассу. Он злой, как любой сторож, зубы оскалены, пытается укусить Ассу за бок, и тогда Дмитрий подхватывает ее на руки и дает «медведю» пенделя. Готовимся вступить в серьезный бой. Но «медведь» вдруг убегает, поджав хвост. Людям, которые спускают на прохожих (и на хаски прохожих) своих собак, я бы пооткручивал головы в чисто профилактических целях.
«В путешествии по воде, даже на короткие расстояния, есть что-то первобытное. Что ты там, где тебе быть не положено, тебе сообщают не столько твои глаза, уши, нос, язык, пальцы, сколько ноги, которым не по себе в роли органа чувств. Вода ставит под сомнение принцип горизонтальности, особенно ночью, когда ее поверхность похожа на мостовую. Сколь бы прочна ни была замена последней — палуба — у тебя под ногами, на воде ты бдительней, чем на берегу, чувства в большей готовности. На воде, скажем, нельзя забыться, как бывает на улице: ноги все время держат тебя и твой рассудок начеку, в равновесии», — Josef Brodsky, Watermark. Единственный гениальный текст, написанный им по-английски.
«Благословение в дорогу нужно принимать так: правую ладонь положите на левую, голову склоните», — это говорит священник, которого позвали наши новые местные друзья, чтобы наставил нас перед спуском на воду. Позвали, кстати, после того как узнали, что идем мы на двух надувных лодках без мотора, спасательных жилетов у нас не предусмотрено.
Любая река — это дорога, которая движется вперед живым эскалатором. Недвижимость здесь принципиально возможна, но требует усилий. Чтобы остановиться, надо грести против течения.
Ассе 8 месяцев, и для нее это первая встреча с большой водой. Ей страшно: в лодке она ложится на дно и накрывает голову лапами. Сначала мы думаем, что хаски жарко, и пытаемся полить ее речной водой. Но это не помогает.
Припять тянется со скоростью времени. Чтобы понять, как минуты складываются в часы, нужно сесть здесь в лодку и позволить течению увлечь тебя мимо поросших кустарником и орешником берегов, пройти по ее дремлющим изгибам, задевая ветви деревьев, а еще лучше — лечь на спину и смотреть на облака. Вечером мы так и сделали: связали наши лодки и перестали грести. В ушах отчетливо зазвучала соло-импровизация Нила Янга из Deadman Джармуша.
Планировать что-то на Припяти — дело неблагодарное, потому что ты не можешь знать, где закончишь день и сколько километров пройдешь.
За каждым пятым изгибом — «дорога» разветвляется на два равноценных входа, один из них — Припять, другой — «старица». Войди в «старицу», и через несколько километров увидишь чудо — как широкая река заканчивается тупиком. В практическом плане это означает, что теперь нужно грести против течения. Говорю же, планировать что-то на Припяти — вещь неблагодарная.
Самое удивительное зрелище — видеть наши лодочки на сотовом телефоне Антона, снятые с высоты в 100 метров, с дрона-коптера, который помогает документировать на видео нашу поездку. Моя задача — обеспечивать безопасные взлет и посадку дрона, иногда с воды, на ходу. Когда он в очередной раз стрекотал своими четырьмя пропеллерами, постепенно снижаясь, Дмитрий метко выразил общее ощущение: «Эта вещь как бы пришла из последнего «Терминатора». Есть ощущение, что мы его пока еще контролируем, но скоро он вырвется из-под нашей опеки. Вот тогда на нем и появятся пулеметы».
Доброжелательные браконьеры объяснили нам, что самое опасное на Припяти — это баржа.
Несколько десятков тонн железа и груз (камни из Микашевичей) раздавят и тебя, и твою резиновую лодчонку о берег, если не выскочишь из фарватера вовремя. Мы увидели их дважды: скрежещущие, ржавые, они продвигались по реке с грацией постиндустриальных динозавров.
Вечером мы изучаем карту и понимаем, что наш план дойти до Турова за 6 дней невыполнимым: мы идем со скоростью 4—5 км в час, даже если садимся на весла вчетвером. Планировать что-то на Припяти — дело неблагодарное.
Перед поездкой ребята поинтересовались в ЮТюбе, на что ловить сома, и нашли инфернальное видео, на котором некий специалист выпрягал, что сом, «как известно», ловится «на мыло, тухлую лягушку и паленного воробья». Этот «паленный воробей» стал мемом: каждый раз, встречая на реке рыбаков, мы спрашивали, действительно ли сома ловят на «паленного воробья», и те решительно опровергали это предположение. А мы отплывали, переглядывались и хором решали, что слова рыбаков не заслуживают доверия, поскольку кто же выдаст правду другому, заинтересовавшемуся сомом! «Вы видели их глаза? Нет, они точно скрывали правду про паленного воробья», — заливались мы. Позже возник метафизический вопрос: а как в принципе к популяции сомов могли прийти знания о столь необычном деликатесе? Все-таки воробьи летают в воздухе, где сомы оказываются крайне редко. После длительной дискуссии мы выработали такую рабочую версию: воробей попадает в воду после удара молнии. Этим же объясняется его паленность!
На вечер пятого дня путешествия я решил попробовать поспать под звездами, вытащил мешок с палаткой и устроился у костра. Лицу было тепло, в спину немного поддувало. Тем временем Дмитрий нашел на шее Ассы налитого кровью клеща. Достать его сразу не удалось, мы прижимали ее к земле, светили фонариком, она вырывалась и выла, не понимая, что происходит. Я почувствовал, как ей страшно, погладил по голове и ушам и пробормотал, успокаивая: «Не бойся, Ассочка, все будет хорошо, мы просто пытаемся тебе помочь». И вот она успокоилась и дальше лежала тихо. Клеща вытащили, мы улеглись, и, уже проваливаясь в сон, я почувствовал, как Оса устроилась за моей спиной, отдавая свое тепло в мою поясницу — как раз в том месте, где было зябко. Так мы и засыпали у большой реки: человек и собака, будто тысячу лет назад.
