Сегодня 22 июня, понедельник.
Даже странно, что понедельник.
В мае звонила Наташа из Еврейского общинного дома, его еще называют Хесед.
Я не знаком с Наташей. Молодым красивым голосом она спросила, нет ли среди моих родственников жертв Холокоста — Яд Вашем, израильский мемориал Холокоста, все еще собирает фамилии и имена. Я ответил, что моим родственникам, то есть и мне, повезло — жертв Холокоста среди них нет.
Спустя неделю Наташа звонила снова и спросила, не погиб ли кто-то из моих родственников на войне. Я ответил, что погибла Вера, двоюродная сестра, но она не еврейка. Наташа помолчала, а потом попросила рассказать о Вере подробнее. Я понял, что она записывает, и начал рассказывать медленно. Назвал девичью фамилию Веры — Мисник, ее мужа Афанасия Макаревича.
Вера Мисник.
До войны они оба были молодыми учителями в Семеновичах, что неподалеку от Узды. Афанасий сразу ушел на фронт, а Вера с двухлетней дочкой Светланой осталась. Гестапо взяло ее буквально за неделю до освобождения, потом ее, жестоко избитую, видели во дворе Узденской тюрьмы, потом видели, как на нее натравили собак, как те рвали ее тело, потом — распятой на стене сарая… Потом уже никто ее не видел. Нигде и никогда…
Осталась фотокарточка со студенческого билета Минского педучилища. С этой фотокарточки потом сделали большую, она долго висела в музее Отечественной войны рядом с одноименным орденом, которым Веру посмертно наградили за то, за что гестапо замучило, — за связь с партизанами. Она и была связной.
Дочь Светлану вырастила бабушка Ольга, моя тетя. Светлана окончила школу с серебряной медалью, хотя могла быть и золотая. Если бы не немецкий язык. Она ненавидела этот язык, отказывалась ее учить, даже перешла из одной школы в другую — так врезался тот «вражий язык» в детский слух и память арестом и гибелью матери…
Они уже покинули этот мир — бабушка Ольга и Светлана. Умер и Афанасий. После войны вернулся в Семеновичи, вновь женился, учительствовал, разводил пчел. Все мы — родственники Веры, Афанасий, его новые жена и дети дружили, Афанасий, когда наведывался в Минск, привозил рыбу и мед…
Наташа все это терпеливо выслушала, кое-что уточнила, а через неделю позвонила снова: не вспомнил ли я, кто еще из моих родственников погиб на войне? Ей, наверное, казалось, что погибших родственников должно быть больше.
Я подумал о Николае, сыне тети Надежды, средней маминой сестры. Я запомнил его первое появление в нашем доме, в 1945 году, по пути с войны, где он был танкистом и даже в танке горел. Запомнил, наверное, потому, что он взял лист бумаги и нарисовал движущийся красивый танк со звездой, а потом — как этот танк горит…
Танкист Николай.
Я никогда не спрашивал его о войне, хотя почти каждую осень он приезжал из Баку, где все послевоенную жизнь работал пожарным на нефтедобыче, повидаться с матерью и съездить под Столбцы, в Колосовский лес за грибами, минчане хорошо знают этот знаменитый грибной лес…
В 1992 году Николай повесился. Жена написала, что он не выдержал распада СССР…
Нет, конечно, я не стал рассказывать Наташе о Николае, он же не погиб на войне, только горел…
«Не вспомните?» — она повторила вопрос.
И я вспомнил.
Я вспомнил темный сырой полуподвал на улице Мясникова, в доме из выщербленного красного кирпича. Где-то в конце 90-х его снесли, чтобы не закрывал вид на модное казино…
В том полуподвале, из одной комнатки и чего-то похожего на кухню, жили бабушка Гита — мама отца, его сестра Эмма и трое ее детей: старший Сёмик, Лиля и Мулик. Бабушка Гита, помню, постоянно разговаривала на идише сама с собой, а Мулик учился играть на скрипке, хотя делал это с соответствующей возрасту ненавистью. Сёмик, а следом и Мулик, окончили с золотой медалью школу, потом МГУ, стали известными физиками-ядерщиками. Сначала в Ереване и Новосибирске, потом — в Калифорнии…
Для дружеской и родственной связи стало уже совсем далеко.
Я вспомнил портрет их отца в военной форме на сырой, в разводах, стене.
Я мало что знал об их отце. Знал только, что имя его Абрам, что фамилия Хейфец и что он погиб на войне.
Я пообещал Наташе что-нибудь о нем узнать. И позвонил в Калифорнию.
Сёмик, Сэм — ему уже девятый десяток — сообщил, что их отец Абрам Гилелевич Хейфец погиб аж под Мценском, у деревни с необычным названием — Первый Воин, там и похоронен. В этой деревне ему поставлен памятник, а школа носит его имя…
Абрам Хейфец.
Время от времени информационные агентства сообщают о смерти последнего солдата Первой мировой. Сначала это был француз, за ним — британец, потом австралиец…
Не знаю, услышим ли мы когда-нибудь о смерти последнего солдата Великой Отечественной, или узнаем его имя — в бывшем Советском Союзе считать солдат до последнего не принято.
И с первого — тоже.
Но ведь он был, Первый Воин, убитый на той войне.
В каждой семье — свой первый.
Миллионы, десятки миллионов — первых.
…Абрам Хейфец погиб 6 октября 1941 года. Как раз в этот день я появился на божий свет.
Такое вот историческое совпадение.
Впрочем, я всего лишь отвечал на вопросы незнакомой Наташи.
