Александр Буд-Гусаим
На минувшей неделе похоронили бывшего пожизненно осужденного Александра Буд-Гусаима из Солигорска. Ему шел 59-й год. В Беларуси он был на свободе единственным свидетелем того, что представляет собой такая исключительная мера наказания, как пожизненное заключение (ПЗ). Два месяца назад он дал Радио «Свабода» свое последнее интервью.
На свободе Александр Буд-Гусаим не прожил и трех лет. Однако де-юре он оставался осужденным даже на свободе. В 2010 году Верховный Суд заменил ПЗ (за убийство, которого он не совершал) на ограниченный срок наказания: 20 лет заключения, а с учетом амнистий разного рода — 17. Осенью 2014-го произошла замена на еще более мягкий режим — «домашнюю химию». Вернувшись домой, в семью, Буд-Гусаим, как и любой другой «химик», должен был регулярно являться в милицию для регистрации или на профилактические беседы, не мог без предварительного согласования с милиционерами покидать место регистрации.
С вечера до утра, даже среди ночи, к нему могли прийти правоохранители, чтобы проверить, дома ли он. Также его работодатель в ответ на обращения силовиков должен был направлять сведения о поведении. Постоянный надзор милиции проявлялся не только в этом… После того как после возвращения домой Александр Буд-Гусаим дал интервью Радио «Свабода», его предупредили: не хочешь неприятностей — молчи. Для милиции (и не только для нее) он все равно оставался осужденным за убийство (ст.139, ч. 2.). Убийцей он, как не реабилитированный, юридически остается и ныне.
Официально судимость была снята в канун Нового года. Правда, по словам Александра Степановича, его на восемь последующих лет оставили под надзором милиции, но более мягким, чем ранее. Каких-то ограничений уже не было, не предупреждали также и насчет разговоров со СМИ. Свое второе и последнее интервью Радио «Свабода» он дал два месяца тому назад, по телефону. Он в это время был в деревне в Старобинском районе, в родительском доме, который он ремонтировал. Договаривались на встречу на конец мая. В конце мая Александра Буд-Гусаима не стало. Ниже публикуется последнее интервью бывшего осужденного на пожизненное заключение.
На пожизненном не только нелюди
— Абсолютное большинство приговоренных к пожизненному заключению — те, кто жестоко, цинично убил не одного, а больше людей… Как вы чувствовали себя в таком окружении? Приходилось ли ломать себя, чтобы как-то адаптироваться к этой публике, или, наоборот, вы, насколько возможно, пытались дистанцироваться от них? Насколько часто к вам в тех условиях приходили отчаяние и жалость к самому себе?
— Часто было противно и больно на душе. Сидишь ты невинный, а рядом личности с тремя-четырьмя трупами. Но жалость к себе и отчаяние ничего хорошего в тех условиях не приносят. Если же говорить о публике, то она там самая разная. В Жодино состав сидельцев в камере постоянно менялся, так как, когда люди длительное время сидят в одном помещении по двое-трое, конфликты неизбежны, даже по малейшим мелочам. В результате камерных перетасовок мне пришлось делить камеру едва ли не со всеми местными обитателями. Большинство попадали на ПЗ за убийства на бытовой почве, в результате недоразумений, в крайне нетрезвом состоянии. Привело их к этому много причин… Но в условиях совместной отсидки такие люди нередко проявляли себя как достойные люди. Могу сказать, что их большинство. Встречались же, ясное дело, и настоящие выродки — разные серийники, садисты, насильники, педофилы. Их мало, они не пользуются уважением и на ПЗ, а поэтому равными их не воспринимают. Сам я никому не судья, однако искренне (это говорю впервые), таких за людей не считаю.
Например, кем можно считать парня, который в 23 года убивает мать? Ну как так может быть?! Или выродка, за которым одиннадцать трупов и которого спасло то, что он после последнего убийства сбежал в Россию? А Россия выдавала его с тем условием, что Беларусь не осудит его на смертную казнь. Одиннадцать смертей. Сделал себе обрез и вот просто так ходил по улице и стрелял в людей. Этот «чистильщик» говорил: «Я убивал именно тех, кто мешал всем нам, кто не должен был жить в нашем городе».
Я до конца не знаю, как надо поступать с такими нелюдями.
Александр Буд-Гусаим
— И как вы сосуществовали с такими? Вы не задумывались: а вдруг кто-то из них получил такой же, как и вы, несправедливый приговор?
— В условиях ПЗ быстрее, чем в любой другой тюрьме или колонии, учишься «читать» людей, начинаешь понимать, как себя дальше вести с тем или иным осужденным… Если в камеру приходил новичок, я всегда просил, чтобы он показал свой приговор. В тех условиях это очень естественная просьба — нужно знать своего соседа и ориентироваться, как в тех или иных случаях себя с ним вести. В деле меня также интересовали результаты экспертиз — баллистической, дактилоскопической и других.
Такой случай. Пытались нам как-то подселить одного рецидивиста. О том, что он убил женщину и ее дочь с двумя маленькими детьми, контролеры не сказали. А я сразу спросил новичка, есть ли за ним трупы. В ответ тот стал темнить. Нас в камере было трое, и мы все поняли, что здесь что-то не то. Попросили показать приговор — обычно его имеет при себе каждый. Наш новый сосед сказал, что бумаги в оперчасти. Мы потребовали, чтобы он забрал их, потому что нам необходимо знать, с кем придется жить. В результате оперативники вскоре забрали его из нашей камеры. Потом в Жодино сделали камеру отдельно для серийников. Пару лет я его не видел. А потом снова довелось пересечься. Знаю, что один парень ему даже ухо резанул, за что получил трое суток.
А было и такое. Сидел с нами один парень Саша Машей. Он был ранее судим, а тут еще его обвинили в убийстве девушки и присудили ПЗ. Дело обстояло так. Сидели втроем, выпивали. Саша разливал водку, на бутылке в итоге остались отпечатки пальцев. После того как всё выпили, Сашу послали в магазин. Возвращается, а там труп. Разумеется, по тем отпечаткам — других доказательств не было — и повесили на него убийство. Машей куда только не обращался, убеждал, что не убивал. Однако никого его доводы не волновали. Отсидел Саша года три, и однажды вечером в камеру завели рецидивиста, осужденного за тяжкое убийство. Саша увидел его и шепчет мне: «Это он. Тот самый, кто убил девушку». Тот, кого хотели заселить к нам, был вынужден уйти в оперчасть и подписать явку с повинной, что действительно это он убил. А Саша, сколько он потом ни апеллировал в разные инстанции, никаких сдвигов не было. Он и до сих пор сидит на ПЗ. Никто его не оправдывает. Никто не хочет в это вникать и этим заниматься.
Жизнь на пожизненном
— Держатся ли за жизнь пожизненники? Может ли хотеться жить в таких условиях?
— Есть такие пожизненники, которые не могут свыкнуться со своей участью, а поэтому долго не живут. Умирают своей смертью. Некоторые вешаются. Приходилось самому вынимать из петель. Разговаривал с теми, кому расстрел заменили на ПЗ… Они так говорили: «Лучше бы меня расстреляли, чем вот так болеть, есть гнилую кильку, все время чувствовать себя каким-то животным». Однако не думаю, что это было до конца искренне. В каждом из тех, кто на ПЗ, все же теплится маленькая надежда, что однажды, не скоро, но он все же глотнет свежего воздуха и увидит нормальное небо над головой, а не его кусок над проволокой в так называемом тюремном дворике. От тюремщиков приходилось слышать, и это была обнадеживающе: «Вот вы будете себя хорошо вести — вас лет через десять переведут в Глубокое, а потом еще через десять в обычную колонию, потом на поселение…» Это помогало держаться, также как и переписка, даже с совсем незнакомыми людьми, и единственное в год короткое свидание. Это когда у тебя еще жива мать и не бросила жена. Но к абсолютному большинству пожизненников никто не приезжал.
Письмо А. Буд-Гусаима к Л. Кучуре
Много было абсолютно одиноких людей, вся жизнь которых прошла в тюрьмах и лагерях. Например, рецидивист с кличкой Газета (он любил в газеты пописывать). Впервые его посадили при Брежневе. Прошел многие колонии в СССР, тот же «Белый лебедь» в Соликамске. Позже, уже в независимой Беларуси, его на пожизненное посадили. Было ему 60, когда я его в Жодино встретил. Говорил мне: «Знаешь, Степанович, видел все. В какие только карцеры меня не бросали… Но тогда я был молод. Адреналина до черта было. А теперь надоело все. Тяжко. Поскорее бы умереть». Был также один, даже старше Газеты, рецидивист, тоже говорил, что устал и поскорее бы умереть. А как пришло время умирать, сказал: «Вот еще бы пожить». Как я считаю, каждый все равно цепляется за жизнь.
— Говорят, что сейчас на том же ПЗ стало получше, чем в самом начале…
— Не знаю. Ну, может, какой ремонт получше стали делать, еду менее гнилую стали давать… В том, что охранники больше не бьют заключенных, — не уверен. Может ли при существующей системе так быстро измениться суть тюремного наказания, те же тюремщики? И выход из камеры, и проход, даже пробежка по коридору — исключительно в позе ласточки, когда человек согнут, с задранными кверху руками — это все остается, хотя и не прописано никаким законодательством. Говорят, это было взято за образец из российской колонии «Белый лебедь». Туда, когда создавали ПЗ в Жодино, наши охранники ездили за опытом. Вспоминаю некоторых контролеров, их довольство на лице от «ласточек», вообще от того, как удалось выдрессировать зеков. Среди контролеров на ПЗ были персонажи малообразованные, неграмотные… Например, один вообще имел классов восемь. Какой-то идиот и садист. Но сколько наслаждения от ощущения власти примерно над сотней осужденных… Когда мы становились в позе ласточки, он махал над нами дубинкой, как Чапаев шашкой. Больно бил по спине и ниже. У него, как и у других ему подобных, было ощущение полной безнаказанности. Специфика работы в этой системе срывает им крышу. А разве дома такие люди могут быть другими? При мне даже на какого-то из начальников приходили письма — примите меры, так как избивает свою жену, детей.
Жодино и Глубокое
— Вы сказали, администрация обещает, что при условии хорошего поведения через десять лет из Жодино могут перевести на улучшенные условия в Глубокое. Там, в Глубоком, действительно лучшие условия?
— В Глубоком для пэзэшников было лучше только в самом начале. Где-то с 1997-го до 2001-го. Тогда жодинский ЛТП еще не был перестроен под отделение для пожизненных и всех принимала глубокская ПК-13 особого режима. Я находился там где-то года два, с 1999-го по 2001-й. Не было тогда зверств со стороны милиционеров, как потом в Жодино, где нас били «смертным боем». Хотя, если быть точным, все началось в 2001-м, еще в Глубоком. Во время этапа в Жодино. Мы сидели в камере и смотрели телевизор, и вдруг к нам в камеру ворвались люди в масках и начали нас жестоко избивать. Потом так же жестоко, до гематом и переломов, избили всех по приезде. То есть нам показали, что такой настоящий пожизненный режим. Через десять лет, когда я опять попал в ПК-13 ввиду изменения режима, поведение тамошних охранников было таким же, как и жодинских. Никакого понимания того, что к ним прибыли те, кто исправился и кому изменили режим на более «мягкий». Эти заключенные продолжали оставаться для милиционеров «быдлом с ПЗ».
— А если говорить о бытовых условия содержания?
— Начнем с того, что колония в Глубоком — это монастырь, который большевики перестроили под тюрьму. Худшее, что может быть для отсидки, тем более продолжительной. Сидеть в тех кельях ужасно. Это толстые стены, влажность, отсутствие какого бы то ни было воздуха. При мне камеры были переполнены в несколько раз — двадцать и более человек в небольшом помещении. Здесь туалет, здесь же сушат белье, здесь же курят… Дышать очень и очень тяжело. Что касается питания, то оно вообще не для человеческих желудков. Пожалуй каждый зек имел желудочно-кишечные проблемы. Болели всеми известными заболеваниями. Много было туберкулезников, многие шли на суицид. Кого доставляли на «больничку», тому везло. Потому что вернуться живым из Глубокого, скажем, после десяти лет отсидки, проблематично. Люди становились агрессивными, озлобленными на всех и вся. Независимо от тяжести своего преступления они были абсолютно дезадаптированы к условиям свободного общества.
Жизнь после пожизненного
— Если гипотетически предположить, что, по законодательству, человек, отсидев десять лет на ПЗ в Жодино, при хорошем поведении переводится в Глубокое, столько же лет сидит там, потом после изменения режима отбудет оставшиеся несколько лет в какой-то колонии. Наконец этот человек получает свободу. Насколько подготовлен он к абсолютно другой жизни?
— Возьмем тех, кто по глупости оказался на ПЗ в возрасте 18—20. лет. Таких там много. Теоретически молодым легче адаптироваться к новым условиям. По уровню сознания это дети. Им лишь бы в какой-нибудь морской бой играть. Такими же детьми они и останутся лет через 25. Им будет под 45, а ничего другого в их голове и подкорке, кроме зоны, не будет. Не будут они готовы к тому, чтобы жить на свободе. За решеткой не готовят к свободе. Социальные связи у людей утеряны. Уже через десять лет отсидки у таких осужденных обычно умирают матери, их бросают жены, забывают дети. Они фактически сразу будут отвергнуты обществом, потому что не имеют никакого представления, как здесь себя вести. Рабочих навыков у большинства нет. Во время моей отсидки в Жодино работы не было никакой; говорят, сейчас там поставили несколько швейных машин. Потом, когда перевели в Глубокое, там стояло машинок четыре. Несколько человек, которые были должны государству, шили рукавицы. Контролеры говорили мне: «Ну сделаем для вас швейные цеха. Это не только расходы на производство, но еще и расходы на охрану. Овчинка выделки не стоит». Говорят, что сейчас чуть больше машинок, однако большинство зеков все равно вынужденные лодыри.
Александр Буд-Гусаим с женой, 2014 год, снимок сделан вскоре после освобождения.
— Как вы сами привыкали к вольной жизни?
— Что касается меня, то, безусловно, я вышел с надломленной психикой. Во время домашней химии, когда находился под их надзором и должен был являться на регистрацию, я машинально, по-тюремному, прятал руки за спину, ловил себя на том, что боюсь даже одной их формы. Я и до сих пор не отошел от этого состояния. Я вообще, хотя и скрывал это, долгое время стеснялся себя, поскольку считал, что я другой, не такой, как обычные свободные люди. У меня случались галлюцинации вроде обонятельных. Несмотря на то, что я постоянно мылся в душе, надевал на себя все абсолютно чистое, я все равно ощущал на себя вонь пожизненника, смесь самых неприятных запахов, включая запах туалета, — то, на что так реагируют тюремные собаки.
Или взять такой момент, как поведение за столом. Привыкнув к тем помоям, которые нам давали в лагере, я, оказавшись дома, долго не мог вспомнить, а как есть ту же колбасу. Мы ели за решеткой исключительно ложкой или вообще руками. Первое время на свободе вилка выскальзывала у меня из рук. И я искал ложку, чтобы помочь себе поднести ко рту колбасу. Не говорю уже о мобильных телефонах, разных компьютерах. До ареста я мало что знал об этом. А здесь пришлось учиться пользоваться. Многие вещи, элементарные для всех остальных свободных людей, давались мне с трудом. Это при том, что у меня была любящая семья. А те, у кого этого нет, они, в подавляющем большинстве, оказавшись на свободе, вскоре могут совершить что-то жестокое, сами того не желая и не понимая.
Постскриптум
В конце разговора Александр Степанович поделился: еще за решеткой он начал писать заметки о своей так называемой «пожизненной жизни». Рукопись готова, но дальше нужна редактура: все же он не писатель. В Беларуси материал никого не заинтересовал. Нашелся кто-то в России, где это вроде более актуально.
Внучка Буд-Гусаима, которая учится в младших классах, узнала, что дед был в тюрьме, лишь когда его не стало. В семье ей об этом не говорили. Однако на днях школьная подруга передала девочке слова отца — в его фирме до последнего дня работал дед: «Хороший человек был, другого такого работника трудно найти. Сколько бы хорошего еще сделал, если бы не та тюрьма».
Малышка была потрясена услышанным и уже дома спросила у родителей и бабушки, правда ли, что дедушка сидел, ведь в тюрьме сидят только плохие люди, убийцы.
«Если в головах детей такие стереотипы, то что тогда в голове взрослых, — говорит близкая знакомая семьи Буд-Гусаимов, которая и рассказала эту историю. — Тюрьма у нас — клеймо на всю жизнь, тем более в условиях небольшого города. Если политзаключенный — изгой для государства, то не реабилитированный уголовник и его семья — изгои и для государства, и для общества».
