50 лет назад, 21 августа 1968 года, Советский Союз с помощью военной силы остановил попытки чехов и словаков реформировать коммунистический режим. Среди тех, кто протестовал против вмешательства в дела независимого государства, были и белорусы, пишет Радио Свобода.
Один из них - историк и политик Анатолий Сидоревич, которому на тот момент было 20 лет.
Выпускник исторического факультета Белгосуниверситета за антисоветские высказывания сначала был уволен из редакции ганцевичской районной газеты «Советское Полесье».
А когда открыто выступил против оккупации Чехословакии войсками государств Варшавского договора, оказался в психиатрическом отделении 2-й клинической больницы в Минске, где ему поставили диагноз «шизофрения». Долгое время он оставался под наблюдением врачей-психиатров и КГБ.
Мазуров должен покаяться перед чехами и словаками
- Анатолий Михайлович, в те времена выражать несогласие с «линией партии» было попросту опасно. Даже на большую Москву нашлись всего семеро смелых, которые публично потребовали от советских властей оставить Чехословакию в покое.
- Действительно, только семеро смелых, хотя в то время в Москве жили около 5 миллионов человек… Что касается Беларуси, то ввод войск Варшавского договора в Чехословакию (исключением была Румыния, что в первое время приятно удивило) также вызвал неоднозначную реакцию. Но дело в том, что не Минск принимал постановление - о решении Москвы здесь узнали, как обычно, из телевизора. Кандидат в члены Политбюро Петр Машеров никаких решений не принимал.
Вместе с тем в Москве сидел Кирилл Мазуров. Этот момент не надо вычеркивать из политической истории Беларуси. Как бы там ни было, он белорус, здесь сделал начальную карьеру, а в 1968-м уже был первым заместителем председателя Совета министров СССР, членом Политбюро ЦК КПСС. Поэтому в каком-то смысле следовало бы покаяться перед чехами и словаками, что вырастили на их головы такого кадра.
- Полагаете, что единой позиции по событиям в Праге в белорусском обществе не было?
- Если говорить о протестных настроениях, они шире, чем мы знаем. Вообще как было? Сначала вводят войска, а потом в организациях собирают партийный актив, чтобы он сказал «одобрямс». Например, такое партсобрание созвали и в Союзе писателей. Первым секретарем тогда был Максим Танк, остальные секретари - Иван Шемякин, Янка Брыль, Пимен Панченко, Иван Мележ - дежурили в офисе СПБ каждый по месяцу.
Дежурство на август 1968-го, когда случилась та позорная акция, выпало на Янку Брыля. Как дежурный секретарь он должен был созвать собрание, чтобы писатели сказали слова поддержки решению партии и правительства. Как думаете, что он сделал? Дал деру на Нарочь к Максиму Танку. Под рукой ЦК оказался Иван Мележ, ему, как члену партии, пришлось говорить речь… Но были Валентин Тарас, Федор Ефимов, Алексей Карпюк. За то, что выразили несогласие, надолго попали под пресс, Ефимова даже исключили из партии.
Таким образом, протест был не единичный, известно о гродненских студентах Сергее Коленченко и Александре Романове, которых упоминал в воспоминаниях Карпюк. Пока еще не открыты архивы и сообщения спецслужб в партийные органы о настроениях населения; также докладывали «топтуны» - те, кто стояли в очередях, на остановках и подслушивали, что обсуждают люди по дороге на работу.
Черпали информацию из зарубежных «голосов»
- Как происходил протест в вашем случае? Похоже, что не выходили на площадь, не размахивали транспартантами…
- Безусловно, 1968 год - это прежде всего Чехословакия. Это легендарные «Две тысячи слов…» - один из двух знаковых документов Пражской весны, опубликованных в газете «Литерарни Новины» (призывы к реформам, предлагаемым Александром Дубчеком ради гуманизации социализма).
Конечно, мы приставляли уши к радиоприемникам, слушали, что передают Радио Свобода, Би-Би-Си, «Голос Америки», черпали оттуда информацию. И однажды в откровенном разговоре я довольно грубо сказал: это поганая акция, которая обязательно аукнется, иначе и быть не может.
меня повезли на разговор в то же отделение. Оказалось, что «хвост» за мной был еще из Пинска, откуда я приехал, следили, передавали. А потом случилось неожиданное…
- «Психиатрическая терапия», да?
- Вскоре я заболел воспалением легких, и в ганцевичской больнице, куда меня положили, приехал главный психоневролог Брестской области. И хотя мне никакая консультация не была нужна, меня ему «представили». Стоит интеллигентный человек, при галстуке, манеры не хамские. Начинается разговор.
Ну и я, идиот нестралянный, на полном серьезе размышляю: что это за общество, в котором нет состязательности? То есть о многопартийной системе, о свободных выборах и т д. Он послушал и вынес вердикт: «У вас бредовые идеи». Ну и пусть себе, «бредовые» то «бредовые», мало ли у кого какие мысли. Но тем всё не закончилась
Еще раньше мне сказали, что нужна операция на ногах. И вдруг предлагают ехать в 1-ю минскую больницу. Я, конечно, с радостью согласился, что помогут. Везут одного, скорой помощью, спецрэйсом, как пана! Приехали, машина паркуется задом, открываются двери - и меня уже встречают. Даже шугануть влево-вправо нет никакой возможности.
Таким образом узнаю, что я в психиатрическом отделении 2-й больницы, в бывшем монастыре базильянок. Естественно, шок! Какая «психушка»? «Вы серьезно больны», - отвечает доктор Олейников. Оказывается, что у меня «психическая болезнь». И начали принудительно лечить…
Реформы, которые напугали советскую бюрократию
- На ваш взгляд, почему советскую номенклатуру так напугали попытки чехов и словаков даже не отказаться от социализма, а лишь сделать «косметический ремонт» этой идеологии?
- Еще в 1966 году, когда прошел XXII съездах КПСС, повеяло политическим холодом. Возвращается политбюро (от +1952-го был президиум ЦК), должность генерального секретаря, происходит суд над Синявским и Дэниелем, в автобусах и грузовиках появляется мода на фото Сталина. В 1965-м, на 20-летие Победы, когда Брежнев делает доклад, на упоминание Сталина в зале раздаются овации. Кто хоть что-то знал о сталинизме, того это не могло не встревожить.
Вопреки этому то, что пришло из Чехословакии, было попыткой обновления общества. Многие доморощенные либералы начинают насмехаться, когда слышат о социализме с человеческим лицом. Выражение абсолютно нормальное, так как социализм - это реальный гуманизм, если кто читал Маркса. Именно этим руководствовались чешские коммунисты, которые хотели гуманизировать образ, навязанный Москвой. Сделать его на скандинавский узор человечнее, дружелюбным к людям. И это не могло не вызвать симпатии. Алесь Рязанов в своей последней книге признает, что в конце 1960-х белорусские студенты зашевелились под влиянием именно Пражской весны. Как их прижали - тоже известно.
- С точки зрения сегодняшнего дня предложения чешских реформаторов не выглядят чем-то сверхъестественным…
- Один из тамошних реформаторов Отто Шик выступал за то, чтобы поменять экономические механизмы, либерализовать их. Что плохого? Алексей Косыгин и другие советские руководители, которые мыслили экономическими категориями, также были за реформы в СCCР.
Но был железный сталинский закон: средства производства должны опережать средства потребления. Тот же Маленков полетел со стула, потому что хотел поставить на первое место благополучие народа. Как тогда говорили, пришел Маленков, поели блинков.
Вот и в Чехословакии вместе с тем, чтобы сделать дружелюбным человеку политический климат, хотели повернуть к человеку экономику, изменить неэффективную сталинскую политику. На то же, открыто этого не объявляя, были направлены и некоторые советские экономисты, в том числе Косыгин.
Тем не менее, Пражская весна и августовские события 1968 года настолько напугали советскую бюрократию, что все реформы были свернуты, даже не начавшись. Серьезные историки солидарны: эпоха застоя, стагнация и развал СССР были предопределены событиями 50-летней давности. Именно тогда начался необратимый процесс. Если Хрущев и Косыгин еще пытались что-то делать, то потом были только декларации - общенародное государство, развитый социализм, единое сообщество советский народ и другие идеологемы. Основательные реформы в такой системе стали попросту невозможны, Советский Союз катился к своему финалу…
