Фото Надежды Бужан
Мария Колесникова, представитель Объединенного штаба Светланы Тихановской, рассказала «Радио Свобода» о семье, феминизме, советах Светланы Алексиевич, о том, как создавались главные лозунги кампании и чем рискуют все ее участники.
Мария Колесникова — одна из наиболее ярких представительниц избирательного штаба Виктора Бабарико и Объединенного штаба Светланы Тихановской. Она музыкант, спикер TEDx, организатор международных проектов, арт-директор минского пространства «ОК16». Выпускница Белорусской академии музыки и Высшей школы музыки в Штутгарте. Флейтистка, преподаватель, дирижер, создательница авторского проекта «Уроки музыки для взрослых».
— Мария, мы с вами беседовали около месяца назад, вы были одной из ключевых фигур в штабе Бабарико, многие только начинали узнавать о вас. Теперь вас знает вся Беларусь. Как вы с этой популярностью справляетесь?
— Эта популярность очень приятная. Люди очень рады нас видеть, и я им отвечаю взаимностью. Это добавляет мне сил и уверенности в том, что мы делаем всё правильно.
— Каждая из вас выходит на сцену с узнаваемыми уже фразами. Как же появилось, например, ваше «долбить»? Сами придумали или был мозговой штурм? Ведь это довольно сильный месседж, который вы людям посылаете.
— Был совместный мозговой штурм, но надо понимать предысторию. За три месяца, с того момента, как Виктор Бабарико решил выдвигаться кандидатом в президенты, мы прошли большой путь. Количество событий просто зашкаливает. То, что в обычной жизни происходит в течение года, мы переживаем за три дня — количество препятствий и отказов власти, наших жалоб, обращений, звонков. То, как мы выражаем несогласие, и то, как они реагируют на него, все эти глаголы — выходить, стоять, наблюдать — получается в итоге, что мы эту власть пытаемся «долбить» и «долбить». Когда-нибудь она переломится. Это долгий процесс, и это слово очень емко выразило то, что мы пытаемся делать. На самом деле они же делают с нами то же самое.
Фото Надежды Бужан
— А как возникла фраза «Я могу все изменить»?
— Это естественно. Каждый из белорусов, который находится на наших мероприятиях, в какой-то момент это понял или почувствовал, а мы просто это смогли выразить. Все эти 26 лет у всех нас был комплекс неполноценности в том, что от нас ничего не зависит. Это все идет еще из Советского Союза, и мало было времени, чтобы нация поняла, что она нация, что мы один народ, что мы можем влиять на нашу жизнь. Это длительный процесс, и мне кажется, что мы смогли выразить словами то, что произошло сейчас в душе каждого белоруса.
— Чего вы боитесь?
— Если говорить о политической составляющей, то я вообще ничего не боюсь. Я убеждена, что происходящее — исторический переломный момент, и теперь лишь вопрос времени, как скоро сможет произойти эта эволюция. Я подчеркиваю, что это эволюция, потому что она произошла в головах людей. Если большинство людей это осознает, власти ничего не смогут сделать.
— Российский оппозиционер Владимир Милов говорил «Свабодзе», что Светлана Тихановская, вы и Вероника Цепкало уже вошли в историю, что ваш образ втроем — это будущее Беларуси, что бы вы там ни решили потом — уходить или остаться. Действительно ли вы уйдете, когда произойдут перемены?
— Если я пойму, что мои силы и опыт помогут и в дальнейшем улучшать ситуацию в Беларуси, то я смогу продолжить это. За своих коллег я сейчас не смогу ответить. Насчет себя скажу, что я продолжу поддерживать Виктора Дмитриевича. Я точно знаю, что этот человек достоин быть президентом Беларуси, что у него получится сделать то, что он задумал, и у него реально невероятная команда, которая ему может в этом помочь. И лучший пример, как он смог объединить людей, — это пример нашего штаба, когда, несмотря на задержания десятков людей, мы все равно продолжаем эффективно работать, несмотря на риск абсолютно для каждого из нас — риск потерять работу, свободу, риск насилия.
— Сотни тысяч людей посмотрели ваши выступления в стримах или непосредственно на избирательных митингах. Расскажите для нашей аудитории о вашей семье, родителях, сестре. Правда ли, что она училась в Коласовском лицее?
— У меня остался только отец, мать год назад умерла. По образованию они инженеры. Папа служил на подводной лодке, потом преподавал в Авиационном колледже, занимался бизнесом. Сейчас он на пенсии, но все равно активный, работает. Родители очень много уделяли внимания нашему с сестрой образованию, поддерживали нас в стремлении развиваться. Я и сестра закончили музыкальную школу. В дальнейшем это стало моей профессиональной деятельностью. Моя сестра окончила Коласовский лицей, потом поступила на мехмат БГУ. Сейчас она бизнес-аналитик в одной из компаний, но занимается и музыкой. Она пела в рок-опере «Чарадзей» в проекте Романа Орлова. Ее зовут Татьяна Хомич.
— Так ваша сестра белорусскоязычная?
— Мы все в каком-то смысле белорусскоязычные.
— Она училась в то время, когда лицей был еще в центре Минска, или когда уже стал подпольным?
— Это был последний выпуск, когда учились в центре Минска. Мы с родителями были на ее выпускном, где звучал «Народный альбом». Это всё для нас очень близко. Родители нас поддерживали. Папа очень переживает сейчас, но каждый день присылает сообщения, чтобы подбодрить. Это уже стало традицией, что перед каждым выступлением в Минске он дарит мне, Светлане и Веронике по букету роз.
Фото Надежды Бужан
— А как отец голосовал на выборах?
— Родители ходили голосовать на все выборы. Я сама ходила голосовать на все президентские выборы, кроме последних. Я помню день выборов в 1994 году, когда изменилась история Беларуси. Не помню, за кого родители голосовали, но точно не за действующего президента. Они не согласны с тем, что происходило и происходит.
— Моя знакомая слышала ваше выступление на какой-то конференции EPAM. По ее словам, вы говорите по-английски практически без акцента. На скольких языках вы свободно говорите?
— Приятно услышать такой комплимент, но мне говорят, что по-английски я говорю все же с немецким акцентом. Разговариваю по-немецки, по-английски, по-белорусски и по-русски. Последние 12 лет я больше всего говорю по-немецки и немного по-русски. Меньше говорю по-английски и по-белорусски. Поэтому я немного стесняюсь, но стараюсь при любой возможности говорить на этих языках.
— Все отмечают, что в Объединенном штабе мгновенно реагируют на требования и пожелания людей. Попросили больше белорусского языка — и теперь ваши выступления на избирательных митингах начинаются по-белорусски. Вы сами стали больше говорить по-белорусски. Как вы совершенствуете свой белорусский?
— Мне сложно переключаться с одного языка на другой. Когда попадаю в белорусскоязычную среду, я начинаю говорить, но намного медленнее, чем по-русски. Я много читаю по-белорусски, люблю разговаривать с людьми по-белорусски. Это вызвано в том числе и любовью моих родителей к Беларуси. Бабушки и дедушки нас воспитывали так, что мы белорусы и должны знать белорусский язык. Я прекрасно понимаю, что многим сейчас не хватает белорусского языка в нашей избирательной программе. Это объясняется прежде всего тем, что мы очень много должны успеть за короткое время, и поэтому мы выбираем тот формат, в котором нам комфортнее. Если бы у нас было полгода, мы бы стримы вели и по-белорусски, и по-русски. Но у нас есть три недели, за которые нужно донести 9 миллионам белорусов наши идеи, рассказать, кто мы такие и что мы делаем. Чтобы потом была возможность и по-белорусски, и по-английски, и по-русски со всеми общаться. Сайт Виктора Бабарико мы очень быстро перевели на белорусский и английский языки. В этом нам помогали волонтеры.
— Вы говорите, что много по-белорусски читаете. Понятно, что сейчас не до литературы. А в обычной жизни кого из белорусских авторов читаете, как современных, так и классиков?
— Из классиков — Короткевича и Богдановича, из современных — Мартиновича. Из белорусских авторов, которые пишут по-русски, безусловно, Светлану Алексиевич. Мне близки произведения Саши Филипенко.
— Расскажите о Вашей музыкальной карьере в Беларуси и в Германии, о работе в разных оркестрах.
— Мы с сестрой мировую музыкальную классику знали от матери, а классику рока — от отца. Приблизительно в одно и то же время мы слушали концерты Рахманинова и рок-оперу Jesus Christ Superstar. Это органично сочеталось с детства. Мы с матерью часто выезжали в страны Европы и обязательно шли в Оперный театр, на концерт, в музей, на выставку. А потом родителей начинали знакомить с современным искусством, ведь в Минске с этим тяжело. Они сначала ошалели, а потом, когда начинали разбираться, в чем идея, почему современные художники так или иначе реагируют на события, всё понимали и поддерживали меня в том, что я занимаюсь профессионально современным искусством.
Я начала работать очень рано. В 17 лет я уже преподавала флейту в гимназии в Минске. У меня была возможность играть в различных коллективах: оперный театр, оркестр Финберга (там был ансамбль флейтистов, с которым мы объездили всю Беларусь). Как только организовывался президентский оркестр, многие студенты в нем играли, и я в том числе. Когда я оканчивала консерваторию и стажировку при Академии музыки, поняла, что хочу дальше развиваться, и поступила на магистра в Германию, смогла окончить сразу по двум специальностям.
Я до сих пор выступаю на сцене как в своих проектах, так и в проектах, в которые меня приглашают. В Европе это нормально, что музыкант, если у него есть свои идеи, сам их реализует. От проводов на сцене до выпуска афиши — я умею делать всё, в том числе расставлять стулья, и много раз это делала. Плюс финансовые вопросы, поиск средств на музыкальные проекты. В Германии я прошла настоящую школу менеджмента, учета, организации, и этот невероятный опыт могу применять в Беларуси.
— Чем отличается белорусский и немецкий музыкальный мир? Не в плане исполнения музыкальных произведений, а в организации, роли мужчин и женщин?
— В бизнесе, науке, на руководящих должностях женщин очень мало и в Европе тоже. Всё меняется, но это абсолютный факт, что мужчин больше. Причин несколько. Одна из них, о чем редко говорят феминистки, к которым я себя тоже отношу, — что сами женщины не хотят брать на себя эту ответственность. Это правда. И многие мужчины не хотят брать на себя ответственность и не идут в эти сложные сферы. Иное дело, что женщины изначально имеют мало информации о том, что они это могут делать. И имеют мало поддержки. Это тоже факт. Женщин мало поддерживают мужчины, и мало поддерживают сами женщины. А я своим примером много лет говорю, что если мы, женщины, не будем поддерживать друг друга, то нам никто не поможет.
Любая женщина в топ-менеджменте, будь то в оперном театре, на фестивале, в IT-компании, на заводе, прошла к этой должности намного более долгий и сложный путь, чем мужчины. Намного больше испытала чувства собственного преодоления страхов и неопределенности, чтобы делать то, что хочет и любит. Мужчину с детства готовят, что со сложностями надо справляться, что его поддержат. Мужское комьюнити друг друга очень много поддерживает. Женщинам нужно научиться делать то же самое — верить в себя, не останавливаться перед препятствиями.
Многие скажут: а может не надо, лучше дома с мужем? Каждый выбирает сам для себя, но обязательно нужно рассказывать, что такой вариант тоже возможен и что есть успешные ролевые модели. Для меня были успешные ролевые модели именно в искусстве, у женщин, с которыми я познакомилась в Германии, которые руководят известными фестивалями. Я увидела, что у них это получается в чем-то получше, чем у многих мужчин.
— В одной из передач «Толькі жанчыны» гендерный эксперт, философ и социолог анализировали феномен популярности вашего союза со Светланой и Вероникой. И эксперты выразили надежду, что в ваших выступлениях, заявлениях, программах появится гендерная повестка дня, что будут подниматься проблемы женщин, неравенства. Появится ли гендерная, феминистская повестка дня в выступлениях женского трио?
— Мы над этим постоянно работаем. Это сложный процесс, потому что многие из нас в этой роли впервые. Мы впервые озвучиваем свои мысли и идеи. Надо понимать, что сам поступок, когда мы втроем смогли взять на себя эту ответственность в равной степени, это уже очень крупное заявление. И во многом это ответ на заявление действующей власти, мол, Конституция в Беларуси — не под женщину-президента. Это ответ от всех нас. Мы считаем, что Конституция Беларуси сделана под женщину. Была озвучена идея, что президентом может стать только мужчина, который служил в армии. Мне же на самом деле понравилась реакция Лидии Ермошиной, которая сразу заявила, что права у всех равны и не нужно говорить об армии, чтобы стать кандидатом в президенты.
И здесь, может быть, отчасти женская солидарность сыграла роль. Ермошина — одно из значимых лиц в государстве, и то, что она имеет право таким образом выражать свое несогласие, это тоже женская солидарность, проявление феминизма на самом деле, даже в таком завуалированном виде. Я думаю, очень скоро настанет тот момент, когда мы сможем вещи называть своими именами, не стесняться и не бояться добиваться своих прав, говорить об этом, поднимать гендерную повестку дня.
— Когда Вероника Цепкало рассказала со сцены драматическую историю своей матери, многие обратили внимание на то, что мало кто из политиков-мужчин сделал бы такое, побоявшись чрезмерной открытости, и скрывал бы пережитые трагедии. Не кажется ли вам, что в белорусской политике не хватало искренности и смелости в том, что касается частных вещей, пережитого насилия, в котором не признаются? Как вы пришли к этой концепции — искреннему разговору с людьми, начав делиться личными историями, которые близки белорусам, потому что насилие пережили и переживают многие?
— Мы к этому пришли очень естественно. Наша основная цель —познакомить и познакомиться. Нам важно рассказать людям, кто мы такие. У нас осталось всего несколько дней, за это время единственный способ, которым возможно общаться, — абсолютная искренность и правда. У каждой из нас абсолютно разные причины, почему мы находимся на этой сцене втроем. Кроме любви, о которой много говорят, есть, как у Вероники, например, личная история, которая очень сильно повлияла на нее.
Большинство белорусов сталкивается с чувством несправедливости. На протяжении всей жизни их не слышат, поэтому эта история вызвала такой резонанс. На само насилие, понятие насилия, в Беларуси существует некоторое табу. На эту тему никто не любит разговаривать. Если мы не говорим о проблеме, она никуда не исчезает. Нужно говорить, чтобы понять, как всем обществом решать эту проблему. Я уже озвучивала проблему домашнего насилия. И то, что в Беларуси отказались принимать закон против домашнего насилия, это преступление. Власть показывает, что с женщинами можно делать что угодно. Этот вопрос меня лично сильно волнует, так или иначе мы будем возвращаться к этому вопросу.
В Беларуси в принципе не принято делиться личными переживаниями. Уже 26 лет есть лишь один человек, о котором все знают. Он иногда себя ведет агрессивно, по-хамски, иногда позволяет себе говорить о своих семейных делах, но у людей это не вызывает никакого отклика. Если мы возьмем европейских лидеров, то вы скорее увидите, как плачет Макрон, если его что-то трогает, чем Ангела Меркель. Более эмоциональным и харизматичным будет мужчина. Если мужчина размахивает руками со сцены, говорят, что это политик-харизматик. Если это делает женщина, то говорят, что она истеричка. Таков стереотип.
— Сейчас в сети проходит инициированный вашими выступлениями флешмоб #триисториипровласть. В таком жанре правдивых историй работает Светлана Алексиевич, которая поддержала вас. Поддерживаете ли вы с ней постоянный контакт?
— Она нас сильно поддерживает, и мы ей очень за это благодарны. После выступления на прошлой неделе мы созвонились, она нас поблагодарила, даже некоторые пожелания выразила о том, как мы можем еще лучше разговаривать с белорусским народом, о котором она знает, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, потому что она всю жизнь посвятила именно контактам с людьми.
— В свое время Хиллари Клинтон на вопрос журналиста, какому дизайнеру она отдает предпочтение, спросила: задали бы вы такой вопрос политикам-мужчинам? Встречались ли вопросы, которые внутренне вас заставляли улыбнуться или раздражаться, но, тем не менее, вы на них отвечаете? Типа, какие мужчины вам нравятся:)
— Мне не очень-то нравятся вопросы о моей личной жизни, но я понимаю, что когда вступаешь в медийное пространство и тебе люди доверяют, надо о многих вещах говорить, даже если не хочется. Вы видите, что я довольно искренне говорю, иногда это оборачивается против меня, но меня это сейчас не сильно волнует. Потому что всё то, что мы делаем, — это очень открыто и правильно. У людей всегда есть выбор — верить или не верить. Я готова хотя бы эти вопросы выслушивать и отвечать по мере возможности даже на неудобные вопросы.
— В продолжение разговора о дизайнере. Многие обращают внимание, как стильно вы, Светлана и Вероника выглядите на сцене. Предлагают ли вам магазины, дизайнеры одежду? Как вы продумываете ваш образ?
— Это произошло естественным образом. Мы вместе один раз пошли на шопинг, поскольку нужно было за короткое время друг о друге узнать. Мы выбирали одежду независимо одна от другой. И так совпало, так получилось, что когда мы на сцене (а мы никогда не договариваемся, как одеваться), мы всегда дополняем друг друга, и это помогает создать некий единый образ. На фотосессиях, естественно, нам помогают эксперты и консультанты.
