«Наша Нива»: Еще недавно вы были главным внештатным инфекционистом комитета по здравоохранению Мингорисполкома. Расскажите, пожалуйста, как вы туда попали, в чем заключались обязанности и почему в итоге пришлось все же покинуть должность.
Никита Соловей: Эта должность внештатная — такими специалистами обычно бывают сотрудники кафедр университетов или кто-то из администрации профильного учреждения (главврач, его заместитель).
Основная работа — это консультативная помощь проблемным пациентам, методическая работа, то есть участие в написании нормативных документов, и прием квалификационных категорий врачей, то есть участие в составе комиссии, принимающей квалификационный экзамен.
«НН»: Консультативная помощь — это что? Если сложный случай, вас вызывают и вы едете на место?
НС: Или амбулаторный ли пациент сам приходит ко мне на консультацию. Ну и главный внештатный инфекционист принимает участие в городских консилиумах.
Я попал туда, получив предложение в декабре 2016 года. Покинул пост в январе 2021-го. Но сменить такого специалиста в любой момент — право комитета по здравоохранению. В этом плане никаких претензий к ним у меня нет.
«НН»: Это оплачиваемая работа?
НС: Не совсем. Может, какая-то минимальная надбавка и предусмотрена, но есть определенные проблемы, когда специалист относится не к Комитету по здравоохранению, а к университету. Поэтому здесь возникают определенные нюансы с оплатой — мне то ли доплачивали в университете какую-то незначительную сумму, то ли не доплачивали вообще. Но это очень небольшие деньги, около 60 рублей в месяц.
«НН»: А сколько времени и усилий требовала такая внештатная работа?
НС: Сложно сказать, так как много работы бывает в нерабочее время. Что-то может случиться на выходных, вечером…
«НН»: Зимой 2020-го, когда только появлялись первые новости о коронавирусе, что вы думали, к чему готовились?
НС: Уже в январе-феврале было понятно, что нас это не обойдет. Мы видели ситуацию в других странах, продумывали действия на будущее. Это было на уровне Минздрава: кафедры медуниверситета в ведении Министерства. И работники кафедры нередко участвуют в написании нормативных документов.
Поэтому те протоколы по диагностике и лечению коронавируса, которые первоначально создавались, создавались с участием нашей кафедры инфекционных болезней Белгосмедуниверситета.
Продумывать действия начали еще до первого официально зарегистрированного в Беларуси случая. Все делалось, но не афишировалось. Работа шла, в конце января уже были написаны первые документы.
«НН»: А чего ждали? Как казалось на тот момент, насколько тяжело все будет проходить в нашей стране?
НС: Что настолько тяжело, то, наверное, никто не ожидал. Все думали, что будет ситуация 2009—2010 годов, когда свиной грипп пришел на несколько месяцев.
Но ведь пришел совсем не грипп. Ситуация растянулась, продолжается уже больше года.
Мы ориентировались на те страны, где инфекция уже появилась, следили за ситуацией. И когда это происходило там, то было понятно, что раньше или позже придет и к нам тоже. Сначала это был Китай, затем европейские страны начали полыхать…
«НН»: Самые громкие и трагические известия доходили, кажется, из Италии.
НС: Да, но мы оказались в выигрыше по сравнению с Италией. Ведь у них очень небольшой коечный фонд.
У нас же наоборот — избыточное количество коек на душу населения. И в первую, и во вторую волну мы справились благодаря этому.
«НН»: В Беларуси избыточное количество койко-мест в больницах?
НС: Да. С одной стороны, это экономически невыгодно: койко-места недешевые и, чтобы они не простаивали, в Беларуси нередко госпитализировали тех пациентов, кого можно было лечить амбулаторно.
Но с другой стороны, это и спасло нас, когда мы столкнулись с коронавирусом. И относительно удачно, не отказывая пациентам, которые были в неотложном состоянии, мы смогли перепрофилировать коечный фонд. Забрали плановые койки из кардиологий, неврологий и др. и отдали их для лечения больных коронавирусом.
И даже когда был пик уже второй волны, то не было ситуаций, когда совсем не было возможности госпитализировать человека. Да, где-то отслеживалась продолжительность госпитализации, где-то старались переводить долечиваться амбулаторно, чтобы освободить койки с кислородом, но в целом катастроф не было. Ситуация не сравнима с Италией, где для госпитализации использовали даже какие-то спортзалы.
«НН»: А когда был пик второй волны?
НС: Приблизительно середина и конец декабря. Это по тем ощущениям, что мы имеем.
Опять же, мы ориентируемся на ту статистику, что официально дает Минздрав, а там… Складывается впечатление, что существует некий предел цифр, выше которого число больных не дают.
«НН»: В первую волну официально у нас было-не-более 1000 больных в сутки, сейчас, во вторую, не более 2000. И до 10 смертей в сутки. Вы верите в эти цифры?
НС: Нет, конечно. И не скрываю. Говорилось не раз, что эти цифры искусственные.
Мы ведь тоже лечим пациентов, бываем в стационарах. И мы понимаем, что даже в Минске эта цифра выше, особенно на пике заболеваемости.
«НН»: Какие цифры тогда по вашему мнению более или менее соответствуют действительности? Просто по вашему субъективному мнению.
НС: На мой взгляд, за день цифра смертности по стране должна быть как минимум в пять-шесть раз выше официальных цифр. Не исключаю, что в регионах смертность может быть выше, чем в Минске, так как возможности оказывать помощь пациентам разные.
По заболеваемости сложнее сказать, так как там много нюансов, связанных с регистрацией. Может, результат анализа получат сегодня, а обработают в Центре гигиены и эпидемиологии только через несколько дней, и тогда этот случай попадет в официальную статистику позже.
«НН»: А вы эти цифры пытались как-то довести до чиновников Минздрава?
НС: Это работа Минздрава — собирать актуальную статистику по заболеваемости и смертности. И вполне возможно, что они ее и имеют. То, как они ее регистрируют и озвучивают — их проблемы. Наши проблемы, как клиницистов, — оказывать адекватную медицинскую помощь пациентам.
Но я знаю, что в нашей клинике мы подаем как есть — если человек умер от коронавирусной инфекции, то мы и регистрируем этот случай как коронавирусную инфекцию. Как оно учитывается дальше — проблема административного уровня.
«НН»: На вас не оказывается давления, как «правильно» записывать причину смерти человека?
НС: Нет. Никакого давления. И считаю, что в большинстве учреждений здравоохранения такого давления на врачей нет.
Проблема не в врачах, врачи чаще всего ставят диагнозы как есть. Но мы не знаем, что происходит дальше, как шифруются посмертные диагнозы отделами статистики, как предоставляет эти данные администрация учреждения и далее — вышестоящие инстанции.
«НН»: Вернемся к первой волне коронавируса. Вы знали и ждали с января. И вот март-апрель, люди болеют, первые смерти… Насколько близко вы видели события своими глазами?
НС: Как и любой сотрудник клинической кафедры, я консультирую пациентов. Я не являюсь врачом, который ведет лечение, но принимаю участие в осмотрах, консилиумах, влияю на обследования пациентов и план лечения. Я консультант врача прежде всего в сложных случаях — я бы так себя назвал. Начиная с первой волны, я еженедельно, например, выезжаю в 10-ю клиническую больницу. Мы там осматриваем всех пациентов из двух реанимаций, обсуждаем их с врачами, где-то корректируем лечение, где-то корректируем диагностику. И кроме того, консультируем и пациентов по запросам из нереанимационных отделений.
За каждым отделением в клиниках закреплен консультант. В инфекционной клинике я, например, закреплен за отделением реанимации и интенсивной терапии.
«НН»: Когда вы видели все в больницах своими глазами и одновременно видели, что государство не вводило масочный режим, по телевидению рассказывали о «коронапсихозе»… Какая была ваша реакция?
НС: На самом деле, несмотря на телевидение и другие подобные вещи, Минздрав с самого начала пандемии над проблемами работал.
Просто когда началось такое, что это психоз и не очень существенная проблема, то сотрудники Минздрава перестали открыто общаться с журналистами, с населением. А сначала же были попытки и стримы делать, брифинги, а где-то с середины апреля все это прекратилось. Но внутри министерства работа шла, здесь я не хочу сказать о них ничего плохого. И приказы регулярно выходили, и регулярно собирались специалисты для обсуждения тактики диагностики и лечения.
Да, может, были какие-то ошибки, может, было разное восприятие проблемы разными специалистами, но какое-то движение шло постоянно.
«НН»: Но зачем было закрываться от людей и прессы?
НС: Не знаю. Думаю, что было давление сверху. Говорить о логике Минздрава я не могу, так как иногда она сложно отслеживается.
«НН»: А как оцените подход властей к проблеме? Все было сделано правильно? Нужен ли был тотальный локдаун?
НС: Тотальный локдаун, может, и не был нужен. Но ведь мы могли безболезненно ввести масочный режим и его контролировать. Это принципиальный момент.
Ведь даже во время второй волны ввели масочный режим, но он же на совести самого человека: считаешь нужным — носишь маску. Если не носишь — ну не пустят в метро, может, сделают замечание в магазине, но в целом не принимается тех мер к нарушителям, которые есть в других странах.
«НН»: Да и сейчас, как только потеплело, то в общественном транспорте людей в масках сразу стало меньше.
НС: Вот это не очень правильно. Если мы вводим масочный режим, то должны его как-то контролировать, а не надеяться на сознание людей.
Второе, что мы могли сделать, — это намного быстрее перевести школьников и студентов на дистанционное обучение. Ведь дети же часто бессимптомно переносят вирус — и приносят его в семью. Это как троянский конь. А там уже болеют и родители, и бабушки-дедушки, последние нередко очень тяжело.
Ограничения мероприятий в основным делали: перестали концерты те же устраивать, за исключением государственных, что странно, конечно.
«НН»: Парад на 9 мая был. Гордились, что у нас парад. И ветераны на нем без масок.
НС: Да, вот таких вещей должно было быть меньше. Но ведь и полный локдаун не очень-то помог в тех странах, где он был.
«НН»: Поддерживали ли белорусские медики связь с зарубежными специалистами?
НС: С самого начала с нами делились опытом специалисты из Китая: они же первыми столкнулись с этой инфекцией. Впоследствии были брифинги и с поляками, и со специалистами Всемирной организации здравоохранения. А потом уже стало довольно много опубликованной информации по проблеме коронавируса.
«НН»: Прошу прощения, что процитирую Азарёнка, но он говорил в апреле из телевизора: «За Беларусью сейчас следят во всем мире — и завидуют. Видят, что в мире есть лидер, которого не ломает невиданная информационная буря. Пришло время доказать, что Беларусь не истеричная барышня-подросток, закрывшая лицо под маской». И что, действительно кто-то завидовал?
НС: Не могу сказать, следили ли за нами и завидовали ли. Но ведь Швеция тоже сначала отказалась от большинства ограничений в связи с инфекцией, а впоследствии признала, что летальность у них была выше, чем могла быть в случае иной стратегии контроля за инфекцией.
«НН»: А какие из стран, по вашему мнению, приняли самые удачные меры по борьбе с инфекцией?
НС: Одну страну выделить сложно. В разных странах были разные компоненты. Но отслеживая опыт других стран, можно было выработать ту или иную свою стратегию, чтобы и не допустить распространения вируса и не закрывать совсем всё, чтобы уберечь и не разрушать экономику.
У нас же сначала стратегия была на раннее выявление случаев заболевания и всех контактов. Но это работает, когда число заболевших измеряется десятками. Если измеряется тысячами — тут уже физически невозможно справиться с такой задачей. Потому что в среднем один заболевший заражает еще троих, и дальше все идет по экспоненте.
«НН»: Во время второй волны от такой стратегии отказались?
НС: Официально не отказались, но мы как раз подошли к такой ситуации, когда все контакты больного выявить сложно просто физически. И в принципе-то и не надо. Стало понятно, что от больного могут заразиться в основном члены семьи. Их имеет смысл изолировать, а коллег по работе или учебе — не очень, так как когда начали анализировать, то заметили, что частота инфицирования в коллективе довольно низкая.
Ведь даже жизнеспособность вируса в окружающей среде поначалу воспринималась преувеличенной. Позже уже выяснилось, что на самом деле возбудитель вируса на поверхностях погибает за несколько часов. И даже пока он находится на поверхности еще «живой», то требуется некое определенное количество вируса, чтобы человек им заразился.
«НН»: Насколько важной была помощь волонтеров во время первой волны?
НС: Минск был обеспечен намного лучше других регионов. В этом я уверен. С самого начала у нас всё шло без существенных перебоев.
Но по сообщениям коллег из районных больниц, из областных, там проблемы были. Не хватало СИЗ, респираторов, других мелочей. И именно там помощь волонтеров очень пригодилась. В начале пандемии она без сомнения была бесценной.
«НН»: То есть столица бы справилась даже без волонтеров?
НС: Там сразу не всего могло хватать, экономили те же комбинезоны, респираторы, но в целом можно сказать, что Минск был в привилегированном положении. Районам пришлось гораздо тяжелее.
«НН»: После событий августа и осени волонтеры прекратили помощь медучреждениям. Насколько это повлияло?
НС: Во вторую волну пандемии государство смогло и перестроить производство на выпуск собственных средств защиты, тех же комбинезонов, перчаток, респираторов. И закупили их за это время довольно много. Сегодня в большинстве медучреждений Минска существует двухмесячный запас всего необходимого, который постоянно пополняется. Надеюсь, что в регионах тоже так.
«НН»: Первая волна коронавируса сколько времени продолжалась?
НС: Приблизительно до июля-августа. Там была стабилизация, мы немного отдохнули. Заболеваемость была, но на минимальном уровне. А с сентября пошел подъем снова.
«НН»: Как справился Караник с этим вызовом?
НС: Сложно говорить, так как считаю, что Минздрав самостоятельно принимает не все решения. Я считаю, за первую волну было сделано довольно много. От обеспеченности медиков лекарствами и средствами индивидуальной защиты до принятия необходимых нормативных документов.
Знаю, что Владимир Караник лично неоднократно выезжал в регионы, участвовал в обходах в больницах. Что могли — то старались делать. Общее впечатление по этим моментам у меня позитивное.
Иное дело, что были, возможно, какие-то спущенные сверху ограничения касательно официальной статистики заболеваний и смертности, информирования населения. Это большой минус, который значительно подорвал доверие к Минздраву.
«НН»: А как вам Пиневич?
НС: Если вы о его новой должности, то пока еще прошло очень немного времени, чтобы объективно оценивать его работу на посту министра.
«НН»: Вы где-то говорили, что вторая волна коронавируса проходит тяжелее — высокая летальность.
НС: Высокая заболеваемость, соответственно, из-за этого и высокая летальность.
Мы знаем, что тяжелых реанимационных случаев — около 5% от общего числа заболевших. Так во всех странах, мы не исключение. Средняя доля случаев смертности среди таких тяжелых пациентов — 35%. Каждый третий. И отсюда идет арифметика: не могло быть по стране 8—9 умерших за сутки, когда, вероятно, по стране на пике пандемии 300—400 человек в тяжелом состоянии находилось только в реанимационных отделениях.
«НН»: Но теперь уже «корону» перестали считать психозом, признали серьезной ситуацию, ввели какой-никакой масочный режим. Почему же тогда возросла заболеваемость во время второй волны?
НС: Возможно, это особенность вируса. Ведь во всех странах вторая волна более интенсивная. И меры противоэпидемиологического контроля здесь уже имеют ограниченное значение. Даже в странах, где полный локдаун, вторая волна жестче, чем первая.
«НН»: Третья волна будет?
НС: Считаем, что будет. Смотрим, что происходит у соседей, в Польше ряд регионов уже «горит», уже там и проблемы с местами в стационарах, и много заболевших среди молодежи, что нехарактерно было раньше. Судя по этому — и у нас будет еще подъем заболеваемости. Может быть, он будет связан с тем, что появляются штаммы повышенной распространяемости, как британский.
«НН»: Британский штамм не более смертоносный, но более заразный?
НС: Да, верно, что он более заразен. О смертности говорить пока трудно, поскольку иногда исследования из других стран показывают противоположные данные.
«НН»: Сейчас в Беларуси перерыв между второй и третьей волнами?
НС: Да. Где-то после 10 января пошло постепенное снижение. Мы смогли высвободить некоторые стационары от помощи исключительно коронавирусным пациентам. А в тех стационарах, которые остались профильными, есть свободные места, и в некоторых мест много.
«НН»: Когда, на ваш взгляд, начнется третья волна? Летом?
НС: Нет. Хотел бы я ошибиться, но, боюсь, что начнется уже в ближайшие недели.
Это зависит от многого, включая распространение новых импортируемых вариантов вируса. А они уже есть на территории Беларуси.
«НН»: И что дальше? Четвертая волна? Пятая?
НС: Настолько далеко не будем загадывать. Пока, может, и обойдемся без четвертой. Но третью волну придется пережить. И нужно быть готовыми провести весь 2021 год еще в масках.
«НН»: Через год после начала пандемии известно уже, как этот вирус появился? Искусственно создан он или все же случайность?
НС: Пока большинство данных свидетельствует о том, что вирус имеет природное происхождение. Это происходит периодически. Просто бывает, от животных человек цепляет не слишком жизнеспособный вирус, как тот же птичий грипп, который от человека к человеку передается не очень. А бывает, что вирус настолько мутировал, что передавшись человеку, сумел быстро распространиться. И тогда начинается пандемия.
«НН»: Вы вакцинировались?
НС: Как раз иду в пятницу.
«НН»: Какая вакцина?
НС: «Спутник V». Из всего, что сегодня есть на постсоветском пространстве, по этой вакцине существует самая большая база информации.
Есть три публикации в журнале «Ланцет», последняя публикация подробно ответила на все вопросы специалистов всего мира, в этой публикации подробно расписан дизайн исследований, побочные эффекты. И в принципе «Спутник» активно используется на протяжении последних месяцев — особых проблем нет.
Только в нашей клинике вакцинировались более 20 человек, и мы также не видим существенных проблем с этой вакциной. И сейчас количество сотрудников, желающих привиться, стало еще больше.
«НН»: Когда все желающие смогут привиться?
НС: Я думаю, начнем в апреле. А если будет производство вакцины у нас в тех объемах, в которых обещают, то в течение года можно будет вакцинировать большое количество населения. Если, конечно, люди сами захотят, ведь это тоже проблема.
«НН»: По вашему мнению, вакцинация сегодня — это необходимость для каждого?
НС: Да. Вот некоторые говорят: «Ай, я молодой и переболею легко». Но проблема ведь не только в тяжелой форме коронавируса.
Проблема в том, что впоследствии бывают непредсказуемые осложнения — в том числе и у молодых людей. Неврологические. Тяжелые поражения нервной системы, даже инсульты. Индуцируется развитие диабета. И прогнозировать, кто перенесет болезнь действительно легко, а кто получит впоследствии такое осложнение, мы сегодня не можем.
Поэтому вакцинация — большой плюс. Во-первых, будет меньше больных, и во вторых, у заболевших будет намного меньшее тяжелых форм болезни.
«НН»: Что можете сказать о ситуации в Витебске, которую озвучил доктор Мартов?
НС: Знаю, что сотрудники в том числе и нашей клиники участвовали в мониторинге оказания помощи пациентам в Витебске. Они участвовали и в организации помощи пациентам еще во время начала первой волны. И там, как и по всей стране, создавались дополнительные кислородные точки — сначала их было мало просто потому, что раньше их столько не требовалось.
И конечно, если это делается в учреждении, которое изначально не предназначено для потребления больших объемов кислорода, то рано или поздно могут быть проблемы.
А во вторую волну пациентов было больше, я не исключаю, что система Витебской БСМП могла просто физически уже не выдержать нагрузок. У меня нет никаких оснований не верить доктору Владимиру Мартову в том, что действительно не хватало кислорода для пациентов БСМП. Тем более если он действительно написал об этом Дмитрию Пиневичу и передал копию письма журналистам.
«НН»: Число умерших из-за тех проблем с кислородом не известно?
НС: Я не обладаю точными цифрами. Но мы точно знаем, что кислородное голодание для таких пациентов существенно ухудшает ситуацию. Причем даже тогда, когда кислородное голодание было кратковременным. Это одна из причин, почему мы всегда против перевода таких кислородозависимых пациентов даже из одного стационара в другой в черте города. Ведь даже транспортировка — 20—30 минут на реанимобиле — может существенно ухудшить состояние пациента. Бывает, что кислородозависимого пациента переводят из районной больницы в городскую — и привозят в состоянии аж на 30% хуже, чем когда его забирали.
То же и там: если перебои были частыми, то это однозначно негативно сказалось на пациентах.
«НН»: Пиневич со ссылкой на «других специалистов» сказал, что «это было кратковременное падение уровня потока кислорода, которое не повлияло фатально».
НС: Может, у других специалистов другое мнение. Но мы подробно не знаем, кто был в той комиссии, какие компетенции этих специалистов. Однозначно, что оценивать функционирование системы обеспечения кислородом — не роль врачей.
«НН»: Лукашенко сказал, что если в витебской истории «политика, то значит надо на место человека ставить». Вы видите там политику?
НС: Политика начинается, когда врачу, который озвучивает проблему, не продлевают контракт. До того я политики там не вижу, просто рабочие вопросы.
И я видел в фейсбуке комментарии коллег Мартова, которые говорили, что эти вопросы неоднократно поднимались на «пятиминутках». Но им отвечали: ваше дело — лечить людей, технические моменты снабжения кислородом — уже не ваши проблемы.
«НН»: Что будет дальше? Мартова посадят?
НС: Надеюсь, что руководство сохранило разум и до такого не доведут.
«НН»: А вы сами не боитесь, что вас посадят? Ведь вы — один из немногих медиков, которые все время реагируют на события в стране. Вы постоянно высказываетесь, не молчите, не боитесь критиковать.
НС: Ну… если медики стали активно высказываться, то к этому их подтолкнула отнюдь не политика. Медики — люди довольно аполитичные.
Но когда в августе пошла волна насилия — здесь медики не могли смолчать, потому что не приемлют насилия. И для многих коллег, полагаю, это было последней каплей, когда уже стало понятно, что система не может существовать в сегодняшнем ее виде.
И мы будем делать всё, чтобы эту систему изменить, чего бы нам это ни стоило.
«НН»: Извините, вы женаты, есть у вас дети?
НС: Да. Но дома никогда не было разговоров, что мне надо молчать.
«НН»: Давление на работе?
НС: Нет, никогда. Думаю, руководство медицинских учреждений и университетов очень хорошо себе представляет настроения большинства тех, кто уже неоднократно высказал свою позицию.
Просто поймите: чем больше мы боимся, тем хуже всем нам. Мы это видим по посадкам журналистов, по делу доктора Сорокина, который в реальности сказал правду, и все это понимают.
«НН»: Не думали, что рано или поздно придут и к вам?
НС: Многие из нас к этому уже готовы.
«НН»: И вы?
НС: Все, кто высказывается, готовы.
Ведь сегодня прийти могут абсолютно за каждым. И хуже всего, что для этого сейчас не нужно даже никаких веских причин. Именно поэтому каждый из нас делает что-то, чтобы эту ситуацию изменить.
«НН»: Не думали об эмиграции?
НС: Нет. (Улыбается). Пока нет. У нас еще очень много дел в нашей стране.
«НН»: Ваша цитата: «Неужели вы думаете, что медики не способны постоять за себя и коллег». А способны? Как?
НС: У нас есть определенные меры участия, на которые мы бы очень не хотели идти, особенно в свете пандемии. И эти меры, как мы видим по реакции Минздрава, их пугают. Это было очень заметно в ноябре, когда начали появляться ролики о недопустимости забастовок.
Но, мне кажется, если ситуация и дальше будет продолжаться в том ракурсе, как и сейчас, то возможно, что вопрос поднимется снова.
«НН»: Вопрос забастовки медиков?
НС: Это будут то или массовые увольнения, уже реально массовые, или какие-то плановые забастовки. В крайнем случае! Но медики могут пойти и на это. Никто не знает заранее, какая капля будет последней.
Например, сейчас многие медики просто боятся ходить к руководству после случая с Русланом Бадамшиным, когда его вызвал замдиректора РНПЦ неврологии якобы обсудить рабочий вопрос. А в кабинете Руслана задержали и забрали за решетку в чем был. То же было и с задержанием Артема Сорокина: его вызвали в администрацию — оттуда он не вернулся.
«НН»: Еще ваша цитата: «Или вы не собираетесь жить в этой стране, когда все закончится победой справедливости и добра? (а по другому и быть не может)». Всё еще поддерживаете этот тезис о победе? Ведь пока что вокруг только репрессии и бесконечные посадки.
НС: Поддерживаю. Всю страну не посадить.
«НН»: Но можно посадить часть, чтобы запугать остальных.
НС: Сегодня чем больше людей подвергается репрессиям, тем больше втягивается в протест. Потому что страдает же не один человек, а его близкие, родственники. И таким образом происходит эскалация формирований протестных настроений. Тактика тупиковая: пытаться решить всё силой вместо того, чтобы сесть за стол переговоров и попытаться отыскать приемлемое для обеих сторон решение.
Ведь те, кто с другой стороны, уже нормально жить не могут. Те же силовики, когда обращаются за медицинской помощью, бывает, боятся назвать свое место работы, хотя медиков не интересует, кем работает пациент — просто по этическим соображениям. Иногда даже готовы отказаться от того, чтобы им выписывали справки, лишь бы не говорить, где работают. А долго же так жить нельзя.
И такое же отношение к ним со стороны соседей, даже некоторых родственников.
Что себе думают судьи, мне вообще непонятно — это же молодые люди, которым еще жить и жить. И после того как ситуация изменится, то куда они будут уезжать?
«НН»: Но видно, что переговоров не будет.
НС: Тогда это означает, что всё идёт к закономерному концу системы.
«НН»: Среди ваших знакомых многие пострадали? Были задержаны, сидели на сутках, платили штрафы?
НС: Считаю, что несколько десятков человек пострадали в той или иной степени.
«НН»: И какие настроения у людей?
НС: Многие, даже из тех, кого задерживали, готовы продолжать делать всё то, что делали и до этого.
Основная часть людей просто хочет жить в государстве, где царят законы и соблюдаются базовые права человека. В стране, которая движется не в 1937 год, а в XXI век.
