«Наша Нива»: На днях вы рассказали о встрече государственных журналистов с Лукашенко, которая проходила год назад — летом 2020-го.
Наталья Казей: Это было 9 июля 2020 года, ровно за месяц до выборов. Как говорил Лукашенко, это такой душевный разговор. Там было много народу, человек 250.
Это была профилактическая беседа — припугнуть немного, показать, что нужно сидеть тихо.
Он всем дал понять: если кто-нибудь уволится, вас будут считать предателями.
И я помню, что все уходили с такими чувствами, что теперь понятно, чего ждать от выборов, что никто власть просто так отдавать не собирается и будет держаться до последнего.
Мы вспоминали с коллегами, что конкретно говорил Лукашенко, чтобы не перекрутить его слова. И мы уверены, что он говорил: «Если вы уйдете и будете путаться под ногами — вас раздавят».
«НН»: О чем еще говорили?
НК: Там был формат «вопрос-ответ». Мне почему-то запомнилось, что Перлин спрашивал что-то об ивент-агентствах, Кривошеев говорил что-то вроде: «Какой вы хороший президент»… Если честно, больше особенного чего-то я не помню, это же было год назад,.
Я долго тянула руку, но Наталья Эйсмонт меня не вызывала. Я хотела сказать, что российские каналы или хотя бы программы «а-ля Владимир Соловьев» нужно отключить, поскольку существует угроза нашей независимости, нельзя танцевать под дудку российских журналистов.
«НН»: Не было ли на встрече окологосударственных персонажей вроде Бенько, которому приписывают авторство на канале «Желтые сливы»?
НК: Не помню, если честно.
Тогда особо никто не знал, кто пишет для «Желтых сливов». Но был парень с нашего канала, которого также связывают со «cливами» — Андрей Александров, его настоящая фамилия Козел. Он в мае 2020 года внезапно исчез с телеканала. Мы думали, что, может, на больничном или в отпуске. Но месяц нет, два — нет. Спрашиваем, где он, — отвечают: на каком-то проекте. Но ведь никто из операторов никакой проект не снимает. И мы поняли, что он где-то в «таком» месте.
Он сам не признался нам, конечно, но мы все уверены, что он писал для «сливов».
«НН»: А вам не предлагали участие в проектах типа «анонимных» телеграм-каналов?
НК: Нет. Я еще весной пришла к директору службы информационного вещания и говорю: «Я не буду делать политические сюжеты и про избирательную кампанию!»
Потому что я для себя решила так: если заставят делать о политике, то буду увольняться.
И вдруг начальник отвечает: хорошо, без проблем, есть люди, которые будут. Я думаю: ого, ничего себе! Но меня, в самом деле, не трогали.
«НН»: А что изменилось? Вы же раньше снимали сюжеты о парламентских выборах в 2019 году, где спрашивали продавщиц в буфетах: «Почем колбаска?» О субботнике с депутатом Марией Василевич тоже снимали.
НК: Ну это же был стёб! Разве нет?
«НН»: Если честно, особенно и не заметно, что это стеб. Стандартные пропагандистские репортажи.
НК: Я всегда старалась делать так, чтобы зритель видел, как и что происходит. Чтобы это было неофициально, а… (смеется) Не знаю, но ладно.
Скажу так: я сама никогда не считала, что занимаюсь пропагандой — пыталась делать сюжеты для людей и о людях и в каждом человеке что-то хорошее находить.
«НН»: Но почему же весной 2020 года решили полностью отказаться от политики в сюжетах?
НК: Знаю, что когда еще работала на «Мире», в моем личном деле стояла пометка, что я «неблагонадежная». И говорили всегда: а, это Казей, наша оппозиционерка. Секретом не было, что я не поддерживаю Лукашенко, и я такая не одна была. И такие люди спокойно работали.
На телевидении так: если у человека что-то получается, то раньше или позже его запихивают во всё это. Сначала ты говоришь: «Да нет, я не буду». Тебе отвечают: «Ну делай так, как ты это видишь».
И теперь я всю жизнь, наверное, буду за это оправдываться.
***
«НН»: Почему вы ушли с телеканала «Мир», проработав там 12 лет?
НК: Я училась на журфаке, специальность — аудиовизуальные СМИ, это радио и телевидение.
И какое где в Беларуси телевидение? Что делать людям, которые хотят на телевидение и против действующей системы?
Мы еще в 2006 году ходили с ребятами с журфака на акции протеста, в 2010 тоже, в 2011-м на молчаливые акции, где аплодировали. И когда я делала сюжеты, то исходила всегда из того, что нигде в своей работе я не солгала. А если это и было как-то глупо или наивно, ну, не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Возможно, с возрастом мы становимся умнее, начинаем видеть, что где-то нас использовали, где-то мы сами неправильно что-то делали…
Тогда в 2005-м я не пошла на БТ. Пошла на «Мир», потому что там делали классные вещи, им было больше позволено, больше свободы. Нас там цензура практически не трогала, мы делали проблемные репортажи.
Лучше же, чтобы на ТВ приходили люди умные, которые хотят что-то сделать, чем такие, как Азарёнок. Если бы работали все такие, как Азарёнок, то что бы это было?
«НН»: Теперь и увидим.
НК: Я оставалась на «Мире» 12 лет, пока телекомпания имела возможность делать нейтральные материалы. Но со временем стало заметно воздействие власти и цензуры — и с белорусской стороны, и с российской. Со временем это усилилось, стало понятно, что даже критиковать Путина стало сложно. А для меня важно, чтобы Беларусь была независимой.
Ну и это все стало для меня триггером — я ушла. Но я работала на телевидении и не представляла своей жизни в другом месте. Позвали на ОНТ, я подумала, что там будет возможность делать какие-то прикольные белорусские проекты. Но со временем и эта мечта разбилась.
«НН»: Вы говорили, что когда работали на канале «Мир», в вашем личном деле стояла пометка, что вы «неблагонадежная». Из-за чего она появилась? И откуда знаете, что она была?
НК: О пометке мне сказал человек, который видел мое личное дело. Не могу назвать его фамилию.
Почему появилась такая пометка? Думаю, что поставил Владимир Перцов, возглавлявший канал «Мир» до того, как стать министром информации. Он всегда, мне кажется, меня недолюбливал. Говорил мне: «Ты засланный казачок».
«НН»: Что можете сказать о Перцове, проработав столько лет под его руководством?
НК: Это человек, который системе подходит идеально, который готов делать всё, что ему скажут. Такие люди нужны системе. Думаю, он хотел эту должность министра и очень рад ей.
Но своих работников он не обижал, старался, чтобы были достойные условия труда: финансово, социальные моменты, страховки медицинские. Чтобы помещения были нормальными, постоянно делали ремонт в кабинетах. В принципе, он нормальный, незлобный, просто готов преданно выполнять то, что ему скажет Лукашенко. Поэтому, видно, и стал министром.
«НН»: А если сравнить Перцова и Маркова? Кто из них лучше как начальник и медиаменеджер?
НК: Марков более жесткий, Перцов помягче.
Как журналистов я их профессионалами не считаю. Как менеджеров — возможно. Здесь некорректно немного сравнивать, потому что на канале «Мир» всегда было финансирование, не надо было так страдать в поисках рекламы, как на ОНТ, которое должно было зарабатывать само.
Как журналисты они не журналисты, вот и всё.
***
«НН»: Где вы больше зарабатывали? На «Мире» или на ОНТ?
НК: Зарабатывала и там и там приблизительно одинаково. Да и дело было не в деньгах — хотелось, чтобы могла делать что-то полезное для людей.
Основная часть моих сюжетов — для людей и о людях, об их проблемах. Один из моих последних материалов про Елену Василевич, которая без рук и ног. После нашего сюжета ей купили электроколяску, такую, которых в Беларуси не производят. И чтобы сделать такой сюжет, надо же еще постараться, чтобы обойти цензуру. Ведь возникают вопросы: «А как же это так, что такого в Беларуси не производят? Это же плохо!»
Или сюжет на канале «Мир» о девочке из Азербайджана, которая лечилась в Беларуси от рака. Не было соглашения между Азербайджаном и Беларусью, чтобы государство выделяло деньги для лечения, поэтому девочка должна была сама платить за лечение. Мы сделали сюжет об этом и руководство Азербайджана выделило деньги — 40 тысяч долларов — для девочки. И потом пошли процессы по этому соглашению.
Я понимаю, что это звучит теперь как оправдание. Но таких сюжетов — о людях, об их радостях и бедах — намного больше. Мы на самом деле таким образом поднимали имеющиеся в стране проблемы, но делали это, минуя цензуру. И это то, чем я горжусь. И такие случаи придавали сил, давали уверенность, что все не зря. Чем быть известной, как Азарёнок, я лучше буду в тени, но хотя бы одному человеку точно поможем.
«НН»: Вам комфортно работалось на ОНТ?
НК: Ко мне и команда, и руководство относились всегда с уважением как к профессионалу. У меня были хорошие условия работы, было хорошо. Что касается коллектива, то люди разные там. Были и те, с которыми мы впоследствии вместе убегали от ОМОНа. А были и те, кто это всё снимал, как Алексей Кряквин. Его держат, чтобы он отрабатывал «черные дела». Это человек, который первый делал сюжеты о Бабарико. К нему прямо приходили «оттуда» и в ньюсрум, и в монтажную комнату.
«НН»: Интересно, а эти Азарёнки, Туры и прочие сами решают демонстрировать эти хамство и пафос в своих сюжетах или им дают приказ сверху?
НК: Уверена, что они сами чувствуют, что позволено всё. И сами решают, что можно опускаться до оскорблений и угроз, не думаю, что им приказывают. Иное дело, что если это продолжается, то, наверное, поддерживается руководством. Наверное, нравится руководству канала или может даже руководству страны.
С Евгением Пустовым мы работали еще на «Мире», и когда он уходил, то мы, как говорится, три баяна порвали. Он пришел с БТ на «Мир», оттуда — на СТВ. И повсюду искал должность. Он всегда любил тупые пафосные словечки, лить воду ни о чем.
Азарёнка я лично не знала. Видела в коридорах на Коммунистической: ОНТ — на первом, СТВ — выше. Не был в тусовке даже СТВ, как я понимаю. По крайней мере мы с ним даже не здоровались. Ходил какой-то затюканный — ждал звездного часа, наверное.
Игорь Тур раньше же пытался тоже освещать какие-то проблемы. В вышиванке даже ходил. Потом, как я поняла, он захотел денег и поставил на это всё. Ведь ранее он был в инициативной группе Тенгиза Думбадзе, когда тот баллотировался на парламентских выборах. И я спросила как-то: «Что, Игорь, хочешь на следующих выборах тоже баллотироваться в Палату?» Он не ответил ничего, но было понятно, что человек хочет куда-то туда. И ради этого готов делать многое, если не всё.
Это только мое мнение, но я думала, что Тур не поддерживает это всё. По крайней мере такое впечатление у меня складывалось год назад. Теперь же, возможно, они сами начали верить в то, что говорят?
Потому что на ОНТ огромное количество сотрудников, но убежденных ябатек — действительно три процента, это Пустовой и Азарёнок. А такие, как Тур, — это люди, которые хотят извлечь выгоду. Они сделали свою ставку. Поэтому они нас и упрекают: вот, вы обломались!
«НН»: После таких слов покажут и вас в программе Азарёнка.
НК: Ну, наверное, расстроюсь. Но как же там оставаться можно после 9 августа?
Нам, тем, кто ушел, много говорят сейчас: а разве вы раньше не понимали ничего? Но ведь мы шли на ТВ не для того, чтобы заниматься политикой, а чтобы делать другие проекты.
Самая большая проблема — это система. Любого человека, у которого что-то получается — журналист, оператор, видеоинженер — его подтягивают потихоньку к этим темам. Говорят: «Ну ты же не откажешься съездить? Там всего лишь синхрон записать!» Потихоньку, потихоньку, а потом: «Ой, там срочно надо сюжет сделать! Никого больше нет, поэтому делай, иначе подведешь всю команду!» И тебя в это все засасывает. Кто-то понимает и останавливается раньше, кто-то позже. И после 9 августа многие сказали: «Стоп!»
После всех событий августа оставаться там стало преступлением. Потому что все понимают, что говорят неправду.
«НН»: Что же явилось вашим личным триггером для ухода?
НК: Уже весной я поняла, что скоро всё. Я делала большой проект «Достояние Республики» про белорусов, которые делают что-то белорусское, о классных людях. И была договоренность с руководством, что там не будет политики. И однажды, когда руководство смотрело готовую большую передачу на 40 минут, они сказали: «Надо добавить Лукашенко!»
Тогда режиссер, молодой парень, почти сразу уволился. Я тоже поняла, что скоро буду уходить. Я чувствовала, что меня обманули.
Ну и больше я тот проект не продолжала. В эфир вышла версия с Лукашенко. Я плакала, я ругалась, я просила, чтобы мое имя убрали из титров. Последовали долгие разговоры, мол, ну что вы, ребята… Тогда режиссер и уволился, я решила задержаться, но вот ушла в августе.
Был раньше еще момент, который дал мне понять, что долго я там не смогу работать. Мы делали сюжет к столетию Машерова. Говорили с дочерью его, с потомками. И за 7 минут до эфира внезапно поступил звонок: снимаем с эфира.
И у меня такого много, как я говорю, «кладбища сюжетов». Про Печи не вышел сюжет — я ездила после самоубийства солдата туда. Про Светлогорск и их воняющую фабрику мы сняли сюжет, но он не вышел.
Вообще, мы же нередко делали сюжеты, в которых всякую херню не говорили. И это уже большое достижение: не сказать этого говна, прошу прощения, не назвать цифр, в которые сам не веришь, например. Увы, но таковы реалии системы, что это становится достижением. А потом подводка к сюжету для тебя самой становится сюрпризом — и ты офигеваешь.
«НН»: Когда весной набрал популярность Тихановский, озвучил свои планы Бабарико — последовали за этим какие-то ограничения или пожелания на ТВ касательно них? Мол, их нельзя упоминать или какие-то другие?
НК: Там немного иначе все работает. Просто становится понятным круг лиц, который будет этим заниматься. Кто-то не допускается к темам, чтобы лишнего не говорили. Остаются те, кто готов покорно делать любое дерьмо, кому доверяют и о ком знают: он сделает, что скажут, и не будет спорить.
Там уже журналистские умения не нужны — ты должен делать то, что тебе говорят, и не думать. Иногда просто твоим именем подписывают нужный сюжет.
Нередко, особенно поначалу, когда пошло это всё про Бабарико, были сюжеты, которые голос начитывает, а в конце имени не стоит. Потому что человек говорит: «Такое я не буду начитывать!» Ему говорят: «Надо! Там коллега заболел, начитай!» Ну и человек начитывает, но просит не ставить его имени. Операторы тоже просят не ставить их имен.
По крайней мере так было год назад, а сейчас — не знаю.
«НН»: Вы приняли решение увольняться 10 августа? Или раньше?
НК: 10 августа был мой последний рабочий день, больше там я не появлялась, разве что только документы забрать. 12 августа я попала в больницу, после того как убегала от омоновцев…
«НН»: Извините, а почему в больницу? Вас ранили что ли?
НК: Нет.
В июне я забеременела. А мы живем возле торгового центра «Рига» — и там бежал ОМОН, мы едва-едва смогли убежать от них. И ночью на этом стрессе мне стало плохо. Утром поехали в больницу как можно скорее, меня госпитализировали. И не спасли ребенка. Срок был немалый — 12-я неделя.
Я знала, что в тот день будет забастовка коллег, но физически не могла там присутствовать — лежала под капельницей в больнице. Но свою подпись поставила.
«НН»: Простите, но эта беда с выкидышем произошла именно из-за стресса от всех этих событий?
НК: Да, потому что мы убегали. И у меня началось после этого кровотечение. Это виноваты омоновцы, виновата власть — в смерти нашего ребенка.
«НН»: Простите еще раз, но не могу не спросить: не виноваты ли вы сами, что выходили, зная о своей беременности?
НК: Мне тоже говорили, мол, а чего ты там ходила?
А как можно было оставаться дома?
Во-первых, мы там возле «Риги» непосредственно живем. Выходишь из дому — и всё там и происходит. Взрывы, выстрелы гремели под окнами. Я очень хорошо помню тот вечер: я думала, что мы выйдем в магазин и тоже посмотрим, что происходит на улице.
Или что? Сидеть все 9 месяцев в хате? В стране происходит полный трэш, но нельзя же сесть и закрыться в доме!
Михаил Максимов, муж Натальи, присоединился к разговору: «Это то, о чем говорят Лукашенко и телевидение: «Чего вы вылезли? Идите на работу, а потом сидите дома! Чего ты вылез? Оставайся дома!»
Свадебное фото Натальи и Михаила.
НК: Я не могла все 9 месяцев сидеть дома, вот и всё. Или надо было уезжать, бежать от реальности? Куда? В деревню? Мы живем в стране, где не хотят рождаться дети! Мы им не позволяем рождаться, в такой стране нет будущего!
Когда я попала в больницу, то разговаривала с врачами. Они говорили, что увеличилось число замерших беременностей и выкидышей. Это как в войну — дети рождаются, но много вот таких случаев. Я бы хотела снять об этом сюжет, ведь никто не знает этой точной статистики.
«НН»: В итоге вас уволили по статье?
НК: Да, официально — за прогулы. Но на самом деле нас всех, кто участвовал в забастовке, просто перестали пускать на канал.
Мы хотели как и все: честных выборов, и чтобы те, кто избивал людей, ответили за это. И хотели, чтобы людям показали, что происходит на самом деле, предлагали поехать на Окрестина и выйти в прямой эфир оттуда.
И сначала кого-то еще уговаривали остаться, а потом — всё, мы стали предателями. Но нас уговаривали юристы и кадровики, чтобы мы подали на увольнение по соглашению сторон. Те, кто хотел как можно быстрее уволиться, так и делали. Но я и еще несколько человек решили: нифига! Мне бесконечно звонили, уговаривали: ну напиши ты по соглашению сторон! Наверное, начальство дало приказ, чтобы была видимость, что они никого не увольняют, а люди, мол, сами уходят.
«НН»: Чем занимались после увольнения? Почему и когда решили уехать из Беларуси?
НК: Мы с мужем ушли просто в никуда. С октября 2020 года до этого мая работали фрилансерами, снимали репортажи для независимых медиа. Причем мы готовы были снимать те репортажи даже бесплатно, так как чувствовали, что должны это делать.
Но Люди остались повсюду. Во всех сферах, даже среди судей, среди силовиков. И в мае меня предупредили: готовится уголовное дело, тебя закроют, а дочку отберут. Срок был до 1 июня. И мы 31 мая с приключениями улетели — через Москву и Турцию добирались сюда, в Германию.
Здесь очень хорошая диаспора, они помогают тем, кто приезжает. И продолжают держать белорусскую тему на повестке дня: выходят еженедельно, что-то делают постоянно. Столько делают! Намного больше, чем большинство белорусов делает в Беларуси! Намного больше!
Мы надеемся, что вернемся, конечно. Но если нет — то будем как-то обживаться здесь. Трудно прогнозировать. Надеемся пока продолжить работу в медиа.
«НН»: Как вообще себя чувствуете? Легче стало, оттого что в безопасности?
НК: Когда я читаю новости, это все равно лежит на сердце невероятным грузом. Я переживаю не за себя, а за тех, кто в Беларуси. Потому что знаю, как там тяжело, и что это такое, когда боишься подъезжающей машины.
Да, нам легче, потому что мы здесь, а не в том постоянном безумном стрессе. Но в стране всё становится хуже и хуже, и сердце болит за это.
Но я здесь сделаю больше для победы, чем если бы находилась в Беларуси за решеткой.
Бывшие оэнтэшники остаются там. Я говорю им: «Уезжайте, уголовное дело ведь уже открыто, им надо кого-то посадить». И есть люди, которые отвечают: «Я готов сесть за решетку». Я говорю: «Они же могут сломать любого, будет насилие, неужели ты хочешь как Латыпов?» А мне отвечают: «Я готов. Я не уеду».
Я не знаю, как их защитить. Разве только говорить об этом постоянно.
Я впечатлена и восхищаюсь своими бывшими коллегами. Но сильно за них переживаю, почему и даю эти интервью, за которые, поверьте, мне тоже много прилетает. Постоянно пишут комменты: мол, раньше вы работали и якобы ничего не видели?
А мы знали, когда уходили с ТВ, что будет такое. И это очень тяжело: когда с обеих сторон говорят, что мы предатели. И когда обе стороны не принимают тебя — это страшно. И на этом держится система. Я не только про государственную журналистику говорю. Когда мне такие вещи говорят, я чувствую себя очень хреново. Хотя и понимаю: да, я работала на ОНТ, и, возможно, человек имеет право мне выговаривать за какой-то сюжет, если он его как-то так воспринял.
На этом система и держится. Им там говорят: уйдете — а вас там сгноят.
Но я знаю, что нужно было уйти, это было единственное верное решение. И я не думала, как потом буду оправдываться. И мы знали, что с нами всё будет жестко — это как с бывшими силовиками.
Нужна была большая смелость, чтобы это сделать, — и я бесконечно благодарна всем, кто эту смелость нашел.
