«Наша Нива»: Вы были на свободе, пока ждали отправки на «химию». Наверное, возможности покинуть Беларусь у вас были. Почему вы их не использовали?
Антон Беленский: Людей, которые не уезжают, же большинство. Ведь это сложный момент: нужно принять решение на дорогу в одну сторону. Цена такого решения может быть очень высокой.
Сбежать — не самый сложный путь. Но 4,5 месяца «химии» не так и много, если потом у меня остается возможность вернуться в Беларусь. Может быть, если бы мне грозил другой срок, я бы и думал иначе.
Да и на «химии» ты имеешь телефон, ходишь на работу — это не настолько драматично, это можно пережить. И после 7 месяцев СИЗО несколько месяцев «химии» казались таким последним рывком — еще немного и все это наконец заканчивается.
«НН»: Чего опасались накануне «химии»?
ОБ: Да ничего. Можно было волноваться только о не очень хороших условиях. «Химия» же относительно открытое учреждение, есть выходы в магазин, свидания. Пока я подавал апелляции, то уже понимал все плюсы и минусы «химии», варианты работы, что там можно, чего нельзя.
Если бы еще можно было заниматься своей работой, то человек был бы фактически ограничен в том, что не может спать и есть дома.
«НН»: А где и кем работали на «химии»?
ОБ: Я был вязальщиком жгутов. Интереснее работа, кстати, по сравнению с грузчиком или уборщиком.
Проще говоря, по конвейеру идет провод, к нему привязывается второй, третий. Это был завод «Радиоволна».
«НН»: Какие зарплаты?
ОБ: Обещали минимум 600 рублей, но лишь раз получилось около 660. Не буду наговаривать, так как слышал, что на «химии» можно заработать и 1200 рублей на том же предприятии. Но для этого уже нужно целенаправленно жить только работой.
«Жалеешь? Но там никогда не было сожалений»
«НН«: Бывали ли моменты, когда на «химии» было тяжелее, чем в СИЗО?
ОБ: СИЗО это тоска, теснота, влажность. Но здесь с какой стороны посмотреть. Если на «химии» нужно носить камни, то это тяжелее, чем в СИЗО, где не надо работать.
В СИЗО, если ты каждый день ждешь, что это скоро закончится и пойдешь домой, — не так трудно. Если понимаешь, что это надолго, без поддержки, и ощущение, что скоро конец, уже исчезает, — вот тогда СИЗО тяжелее любой работы.
Поэтому скажу так — это два разных периода, не надо сравнивать.
«НН»: Как к вам относились коллеги на заводе?
ОБ: Когда я устроился, работал вместе с молодыми парнями. Они спрашивают: как попал на работу? Отвечаешь, что «химик» и объясняешь, что «нетипичный химик», потому что обычно на «химии» сидят за алименты, мелкие преступления.
И когда рассказываешь свою историю, то плохо никто не относится. Как правило, задаются одни и те же вопросы: а зачем это было тебе нужно? а не жалеешь? и так далее.
«НН»: Кстати, а не жалеете?
ОБ: Вопрос сложный, потому что все время как бы должен доказывать свой ответ. И звучит этот вопрос очень часто — иногда даже начинаются сомнения, правильно ли ты на него отвечаешь, если его постоянно задают.
Я думаю, что не жалею. Потому что легко быть умным постфактум, думать, ну ладно, точно же должен был знать, чем все закончится. Другой момент, что если эти полтора года разбить на маленькие отрезки времени и спрашивать у самого себя: сделал ли я что-то полезное?
Жалеешь? Но там никогда не было сожалений, потому что узнаешь о мире, о людях, о том, в каких ситуациях они оказываются. Как сказал один из политзаключенных, «мелочи жизни стали еще более мелкими».
И это все-таки опыт. Не тот, к которому нужно стремиться, но это тоже жизнь. И сказать, что я жалею, это как врача спрашивать, жалеет ли он, что стал врачом и ему теперь приходится работать с ковидом. Не то, чтобы я сравнивал себя с врачом, но в тех или иных жизненных ситуациях уже не так много зависит непосредственно от тебя. И потом появилось так много «черных лебедей», что ситуация такая, как мы видим сегодня.
Поэтому каждый день ты снова и снова отвечаешь на вопрос, не жалеешь ли о своем выборе. И иногда уже не можешь однозначно ответить, что сожалений нет, но потом ситуация меняется и меняется твой ответ.
Все же я человек — бывают и минуты отчаяния. Но я верю, что в будущем есть такая точка, после которой я однозначно скажу: не жалею и всё, что произошло, было не зря.
«НН»: Вы сами предложили поговорить об утраченном времени. Расскажите подробнее, что имели в виду.
ОБ: Вся моя история началась раньше, еще в мае 2020 года. И хотя меня задержали уже 10 августа того же года, эти месяцы я не могу назвать утраченным. Это было самое незабываемое время в жизни.
Но эти полтора года: семь месяцев, которые я провел в СИЗО, потом несколько месяцев на свободе, пока подавались апелляции, потом несколько месяцев на «химии», — все равно проходят в моей жизни под одним хэштегом: #август 2020, #выборы, или как-то так.
Что я приобрел за это время — взгляд на проблемы стал другим. Я научился иначе смотреть на трудности, воспринимать их как задачу, как игру. Решительность и целеустремленность уж точно появились.
А время я утратил. Казалось, что «химия» будет совсем небольшим отрезком. Но если вспомнить, где ты остановился, — и понимаешь, что на каких-то твоих занятиях уже лежит пыль, а другие совсем уже неактуальны, ведь прошло полтора года.
«Я не считаю, что меня надо было исправлять»
«НН«: Какое отношение было у работников администрации к вам, к другим «химикам»?
ОБ: Среди них также есть люди. И внутри они сами понимают, кто из них нормальный и адекватный. Когда я уже выходил, забирал там вещи, один из работников сказал мне: ну всё, счастливо! Я ответил: «Жыве Беларусь!» И он… не ответил, но очень правильно на меня посмотрел.
А еще появилась новая фраза: «Ждем». Это почти что аналог «Жыве Беларусь», сигнал для своих, который значит, что время на нашей стороне. И таких сигналов много.
Причем, со временем замечаешь, что человеческое отношение никто не отменял. Когда видят, что ты принимаешь правила, не косячишь, не провоцируешь, то и ты начинаешь понимать ту грань, по которой можно пройти: условно говоря, понимать, когда можно присесть на койку (ведь это запрещено), а когда нельзя.
«НН»: А другие «химики» относились к вам нормально? Зоновских правил не было?
ОБ: Относились нормально, да и «химия» — это же люди, осужденные за алименты, это место, где тебя водят в поликлинику, где ты пишешь заявление на поход в магазин, работаешь. Да и на «химию» попадают люди, которые становятся на так называемый путь исправления еще в колонии. Поэтому там эти «правила правильного зэка» размываются.
«НН»: По вашему мнению, «химия» исправляет людей?
ОБ: Приведу в пример такую штуку: в туалете кто-то гадил. Человека поймали и спрашивают: «Зачем? Вот же ершик, возьми и убери после себя!» А он говорит: «Так я не знал, зачем это. Какой ершик в деревне?»
Или другой пример — мужик пил всю жизнь, то работал, то нет, а попал на «химию» — и два года работает, не пьет, занимается спортом. Исправился ли он? Может и нет. Но он точно жил эти два года лучше, чем жил раньше. И таких примеров там хватает.
Я смотрел передачу про скандинавские тюрьмы, где люди работают, могут взять выходные, чтобы сходить домой. Белорусская «химия», конечно, не совсем то, но есть общие моменты. И у некоторых осужденных на «химии» работа даже лучше, чем была на свободе. Даже вот так.
Да и внешний вид… Когда видишь, каким человек приехал, и какой он через два-три месяца, то видишь разницу. Уходит краснота с лица, алкогольная опухлость. Возможно, таких людей именно так и надо исправлять — не колонией, а как раз таки работой и социализацией.
Если же спрашивать, исправила ли «химия» меня, то здесь я не считаю, что меня надо было исправлять.
«Ощущение другой страны, потому что страна сильно раскололась»
«НН»: Вы вышли 5 марта 2021 года из СИЗО. Это была другая страна по сравнению с августом 2020?
ОБ: Правильнее сказать, что страна совершенно другая. Но в СИЗО информацию получаешь маленькими кусочками, поэтому мне казалось, что на свободе будет просто выжженная земля, или почти состояние войны.
Но проведя определенное время на свободе, я понял, что все не так. Ощущение другой страны — страна сильно раскололась. Дистанция между людьми «с разных берегов» увеличилась, поэтому и кажется, что страна другая.
Люди сделали свой выбор. И в моей семье, несмотря на то, через что прошел я, через что проходит мой отец, даже в семье есть люди с мнением, которое отличается от моего.
Пропаганда работала, и работала со всех сторон. И при гигантских усилиях одной из сторон, часть людей в пул своих мнений взяла и пропаганду.
«НН»: И как вы поддерживаете общение с родственниками, у которых противоположный взгляд на ситуацию?
ОБ: Споры идут бесконечно, но приходится быть не настолько категоричным просто в силу родства. Понимаешь, что это как вопрос вакцинирования: аргументов и за, и против много.
Все берут какие-то наборы фактов: «в Украине хуже», «я звонила тем, у тех еще хуже» и так далее. И тебе нужно потихоньку их просвещать, отстаивать свои интересы. Постоянно объясняешь, что факты, которые люди берут для своих мнений, очень частные, и иногда больше похожи на фантастику.
«Каждому, с кем ты не согласен, ты можешь сказать: хорошо, поставь себя на мое место»
«НН»: А что такие родственники говорят о вашей истории? «Отсидел — ну, значит, сам виноват»?
ОБ: Это важный вопрос. Каждому, с кем ты не согласен, ты можешь сказать: хорошо, поставь себя на мое место. И здесь работает стандартный набор вопросов «с той стороны»: «Разве ты не знал, что так будет? Ты не осознавал, когда шел?»
У сотрудников органов, кстати, когда речь заходит в том же направлении, как бы начинает работать какая-то методичка и обязательно задаются такие же конкретные вопросы: «Ты что, не знал, что будет? Тебе что, плохо было? Голодаешь? А ты сам видел, что в колхозах проблемы?» И тогда ты хочешь не хочешь, а говоришь: «Нет, мне было не плохо, нет, дохлых коров в колхозах не видел».
Но ведь понимаешь, что люди, которые выбрали ту сторону или нейтралитет, просто нашли несколько оправдательных вопросов для себя, которые помогают думать, что другая сторона ведет себя эмоционально и необдуманно.
Да и родственники мои иногда говорят, даже глядя на меня после отсидки, что всё не так плохо: «Ты же целый, живой, здоровый, вон, улыбаешься». Если бы я вышел в худшем состоянии, избитый и без зубов, они бы, наверное, просто отказались бы мне верить.
«НН»: А как вы сами отвечаете для себя на эти стандартные вопросы? В самом деле, вышли, потому что не думали, что все закончится такой жестокостью со стороны государства? И вообще, зачем вы полезли во все это: молодой, успешный человек, с деньгами, с красивой девушкой…
ОБ: Так а что я такого сделал? Я что, не могу собирать подписи? Кажется, могу … Закон мы не нарушали.
О моем участии в событиях — любой предприниматель понимает, что конкуренция стимулирует бизнес, развивает его. И предприниматель выступает за поддержку конкуренции повсюду: в бизнесе, в политике, во взглядах.
Как минимум, чтобы нарождалась и формировалась конкурентная среда, вот почему я участвовал в этом. Да и Бабарико очень неплохой кандидат, я раньше так считал, и теперь продолжаю. У него отличное резюме для такой должности.
Когда ездишь по миру, то видишь, что повсюду всё меняется, и перемены могут быть к лучшему. Та же Украина! Кто бы что ни говорил, там хуже не стало. Да, многие скажут, что не стало и лучше — но ведь точно не хуже. И рано или поздно ситуация там начнет меняться к лучшему.
«НН»: Тут вам любой зритель госТВ сразу скажет: «Как это в Украине не стало хуже? А война?»
ОБ: А у нас тогда что? У нас что, ничего не изменилось? Люди не бегут из страны? В тюрьмах пусто? Нет убитых?
По-разному можно смотреть на это.
Да и в России ведь тоже война, выходит: участвуют же российские войска. Но там ничего не изменилось, а в Украине разве ухудшилось?
«Назову свое состояние не страхом, а жизнью «в ожидании опасности»
«НН»: А какие чувства сейчас, после нескольких месяцев «химии»? Беларусь отличается от той, что была полгода назад?
ОБ: В поведении людей многое меняется: и серьезный раскол, и политический кризис, и пандемия. Поэтому заметно, что перемены есть. Если послушать, о чем говорят люди, то в марте 2021-го мне казалось, что всё еще обсуждаются события августа 2020-го. Сегодня я пока не так много времени провел на свободе, но впечатление, что люди начинают просто искать способы жить в новой реальности. Это как с ковидом. Глобальная перемена в том, что затухает и исчезает инициатива.
«НН»: Что будете делать сейчас?
ОБ: Уезжать не планирую. Собираюсь диверсифицировать свою жизнь — построить ее так, чтобы можно было работать в любой стране мира, ведь даже без политических рисков, экономические риски привели к тому, что все активы подешевели и потеряли в ликвидности. Вот об этом стоит задуматься.
И в планах — вернуться на чувства, которые я испытывал до августа 2020 года. Это и про финансы, и про свободу.
«НН»: Сегодня многие отмечают, что, находясь в Беларуси, испытывает постоянный ежедневный страх. Вам страшно?
ОБ: Не скажу, что не страшно совсем.
Хороший пример о страхе: был Хэллоуин, соседские дети бегали и звонили в квартиры. И вечером ты никого не ждешь — а тут звонок. И сразу тебе максимально некомфортно, думаешь обо всем худшем. Открываешь дверь, видишь детей — и сразу становится легче.
И сейчас в голове постоянно много сценариев: негативных — большинство. Поэтому назову свое состояние не страхом, а жизнью «в ожидании опасности».
