Лявон Борщевский
— Лявон, на твоем творческом счету аж 24 переведенные книги — это рекорд среди переводчиков. Для сравнения, народный поэт Беларуси Рыгор Бородулин, который очень активно занимался поэтическими переводами, издал 12 переводных книг. Как тебе удается работать в таком темпе, несмотря ни на что?
— Ну, во первых, у меня уже 25-я книга готова, она уже вычитана редакторами Алесем Жлутко и Владимиром Орловым. Это избранные стихи знаменитого латиноязычного поэта Матея Казимира Сарбевского, жившего в XVII веке. Биографически он тесно связан с Беларусью. Например, Симеон Полоцкий учился по его конспектам, которые хранились в Полоцке. Сарбевский посвящал стихи Яну Каролю Ходкевичу, Павлу Сапеге, другим магнатам Великого Княжества Литовского. В свое время его называли лучшим латиноязычным поэтом Европы, его книги иллюстрировали знаменитые художники, в том числе сам Питер Пауль Рубенс… А на днях я закончил перевод 26-й книги — классика литературы Австралии Генри Лоусона, этакого «австралийского Якуба Коласа». Далее в серии может появиться Бертольд Брехт, чья книга была первой в моей творческой биографии. Это не будет повторение издания 1988 года: что-то сократится, что-то прибавится.
— Подавляющее большинство переведенных тобой книг вышло в серии «Поэты планеты», которую издает Дмитрий Колас. Я посмотрел — так у этой серии действительно всепланетный размах!
— На сегодняшний день в ней вышло 93 книги, еще 3 готовятся к печати. Надеюсь, до сотни догоним. Хотя непросто это делать: государственного финансирования же нет ни копейки, да мы его и не ждем. Делаем все сами, в том числе финансирование ищем. Само название серии требует, чтобы у нас был охват территории всей планеты. И уже примерно 56% населения Земли мы как бы «охватили» своими книгами. Надо сказать, что такой книжной серии нет нигде в мире. Самая большая и знаменитая серия — российская (еще советская) — «Сокровища лирической поэзии». В ней вышло 82 книги, но они издавались за гарантированные государственные средства почти двадцать лет! Мы же выходим всего шесть с половиной лет — с лета 2016-го.
Всемирная поэзия в переводах Лявона Борщевского
— Ого! Так, получается, «Поэты планеты» выходят по полтора десятка книг в год?
— Было, что за год издали аж 18 книг.
— Вот я перебираю стопочку «Поэтов планеты». Джон Китс — с английского языка, Петрарка — с итальянского, Фридрих Гельдерлин — с немецкого, Томас Венцлова — с литовского, Наапет Кучак — с армянского, Константинос Кавафис — с новогреческого, Ду Фу с китайского… И это все переведено тобой с оригинала?
— С Ду Фу мне помогла разобраться дочь — она китайский язык изучала профессионально, а я только начинал учить, пока что слабо им владею. А если подсчитать, то поэзию я могу читать и понимать на 34-х языках. Надо понимать, что поэтический перевод — это же не дословный пересказ, а передача образа образом. И здесь есть свои особенности. Если в казахской поэзии, например, можно сравнить девушку с коровой, и это считается красивым, то в европейской поэзии вы такого не встретите. У нас своя система сравнений. И она похожа — и в Лиссабоне, и в Осло, и в Варшаве… Я уже интуитивно чувствую, как можно интерпретировать тот или иной образ по-белорусски.
— «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова!» — признавался российский поэт и переводчик Арсений Тарковский (кстати, он переводил наших Франтишка Богушевича и Владимира Хадыку). А у тебя после того, как заставил заговорить по-белорусски Захириддина Мухаммада Бабура, голова не болит?
— Не болит. Восточная поэзия имеет свои особенности. Для европейской поэзии интересен свежий образ, а для восточной — наоборот. Скажем, для европейского поэта сравнение «глаза твои — как изумруды» плохое, потому что затаскано. А в восточной традиции чем больше поэт тех «глаз-изумрудов» повторит, тем больше он гениален. По крайней мере в классической поэзии. А я люблю переводить проверенную временем классику.
— Сегодня я зашел в один из столичных книжных, так там зарубежных авторов в переводе на белорусский язык больше, чем собственно белорусских писателей. К чему такой перекос может привести?
— К сожалению, ряд писателей убран из книжных магазинов по известным причинам. Да, на полках есть Купала, Колас, Короткевич, Богданович, Быков… А современных авторов (не членов официального Союза писателей) почти нет. А почему переводных книг так много… Просто к ним еще маловато внимания. Да и не будешь того же Захириддина Мухаммада Бабура, творившего в XVI веке, убирать. К тому же, Бабур был императором, диктатором в своей стране…
Лявон Борщевский выступает на презентации серии «Поэты планеты».
— А до каких обязательных произведений из зарубежной классики пока не дошли руки белорусских переводчиков?
— У нас фактически не переведены романы, написанные методом «потока сознания». Скажем, Марсель Пруст. Почему его белорусы должны по-русски читать? Надо переводить. До недавнего времени не было у нас произведений Кнута Гамсуна, нобелевского лауреата. Я пару лет назад перевел его роман «Голод». Такого фатального чувства голода, которое переживает герой романа, в Беларуси даже в худшие времена люди не переживали. Так что такого произведения у нас просто быть не могло. А знаменитый «Дон Кихот» переводился у нас, к сожалению, с русского языка. Якуб Лопатка только сокращенную версию сделал (с оригинала), но и она пока не напечатана. Почти нет у нас, например, и «плутовского» романа…
— В свое время на филфаке БГУ мы читали чуть ли не всю мировую классику по-русски. Насколько я понимаю, ситуация в системе образования в этой области не намного улучшилась?
— Наихудшая ситуация в средней школе. Вот несколько примеров. Древнегреческую трагедию Софокла «Антигона» изучают в школах по всей Европе, кроме Беларуси. Того же «Дон Кихота» — тоже, хотя в сокращенном виде. У нас — нет. Из белорусских школьных программ по литературе все это выброшено. Там из всей зарубежной классики остался один Адам Мицкевич, да и то, видимо, потому что родился в Беларуси. А в 1990-е зарубежную литературу изучали у нас и на белорусском языке.
— В советское время переводческий хлеб был иногда и с маслом. Сегодня — вряд ли. Так почему ты все же занимаешься переводом?
— Если бы состояние белорусского языка у нас было не таким катастрофическим, то я, может, и не занимался бы. Перевод в нашей ситуации — это дополнительная возможность привлечь внимание к белорусскому языку, заполнить все его «ячейки». Например, Василь Семуха, переведя «Библию», очень много таких «ячеек» заполнил, поскольку далеко не все понятия имели белорусские названия. Ведь в каждом языке есть так называемая безальтернативная лексика. Как наш «вырай» перевести, скажем, на русский? «Теплые страны» или «юг» — это не совсем то. Поэтому, переводя, мы пополняем словарный запас нашего языка. Если бы издать словарь языка Василя Семухи, это была бы настольная книга для молодых литераторов! «Хадзіць у пурпурах шаноўлі», «любаснікі ісціны», «вусны знямовіліся» — слово у Семухи просто поет.
— Кого ты считаешь своим учителем в переводе?
— Их трое — упомянутый уже Семуха, Рыгор Бородулин и Валентин Рабкевич. Последний был прекрасным знатоком народного языка, фразеологии. Помню, как он мне не единожды говорил: «Это выражение не белорусское». И тут же я узнавал, что, например, нельзя сказать по-белорусски, «яшчэ б», надо — «дзіва што». Мало кто такие вещи замечает, а Рабкевич замечал, он был идеальным редактором. Повлияли также на меня переводчики Алексей Зарицкий, Алесь Рязанов, Дмитрий Колас.
— Министерство информации в этом году приостановило деятельность некоторых издательств, занимавшихся выпуском белорусской литературы. К чему это может привести?
— Ни к чему хорошему это не приведет, это полный абсурд. Белорусское книгоиздание сейчас оживает за рубежом. Те, кто уехал, планируют там разные проекты. Естественно, в Беларусь книги будут попадать с проблемами, но тот, кто очень захочет иметь бумажную книгу, ее получит.
— А у тебя мысли уехать не возникало?
— Я на некоторое время уезжал, за три месяца жизни за границей перевел два романа Франца Кафки. Понимаешь, мне нужна моя лингвистическая библиотека, без нее я не могу нормально работать. Я же параллельно с переводами делаю словари, они, кстати, больше времени забирают. В прошлом году вышел литовско-белорусский и белорусско-литовский словарь, а недавно я закончил белорусско-английский, на 17 500 слов. Словарь же на коленях не сделаешь, сидя у кого-то в гостях.
— Тебе, знатоку языков, филологу-полиглоту, неужели не было предложений поработать за границей?
— Были. Я немного и работал — читал курс лекций по белорусской культуре в пражском Карловом университете, но по-чешски. Читал лекции в Германии, в Польше — в краковском Ягеллонском и Вроцлавском университетах. Немного уже отвык. Ведь от университетского преподавания я отошел еще в 1990-е, когда меня выбрали депутатом Верховного Совета XII созыва. И за границей я мог читать только короткие курсы по 10-16 часов. Этот поезд для меня уже ушел. Университетских преподавателей в Европе и без меня хватает. Попреподавать и кто-то другой сможет, а вот, например, Кавафиса с новогреческого на белорусский перевести никто же до меня не взялся. Я просто должен был это сделать. Или — не было у нас по-белорусски поэта из Южной Африки, я взял и сделал Роя Кэмпбелла (его, кстати, и по-русски отдельной книгой никогда не было).
— В общем, в серии «Поэты планеты» много казусов. Там есть имена, ранее просто неслыханные в Беларуси.
— И не только в Беларуси. Самое уникальное издание нашей серии — сборник шумерской поэтессы Энхедуанны. Популярного издания ее произведений нет ни на одном другом языке мира, кроме белорусского! Представь себе, она жила в ХХІІІ веке до нашей эры! Это вообще первый литератор в мире, чье имя мы знаем: все прежние произведения были анонимны. Книгу Энхедуанны мы перевели на пару с Юлией Тимофеевой, и это наш объект гордости. Вышел в нашей серии и греческий поэт Архилох, старейший в мире из поэтов-лириков, его отдельная книга среди наших соседей есть только по-украински в переводе Андрия Содоморы.
— Ситуацию в Беларуси никак не назовешь благоприятной для творчества. Третий год не прекращаются репрессии, каждый день — задержания и суды. По твоим наблюдениям, кто от этого страдает больше всего?
— От репрессий наиболее страдает белорусская культура, страдают белорусские кафедры, белорусские издания, белорусские музеи, откуда повыгоняли талантливых людей. Если работали на кафедре, скажем, белорусского языка в БГУ три или четыре профессора, и из них двоих уволили — что это будет за кафедра? А куда делись мероприятия белорусские, которые проводились без участия государства? Их не стало, их не может быть, так как невозможно ничего согласовать, нельзя даже презентацию книги провести. У меня постоянно возникает назойливая мысль, что в Беларуси это никому не нужно — именно белорусское придавливать. Это нужно кому-то за пределами нашей страны.
— Недавно одной из минских школ было присвоено имя Николая Чергинца, чьи заслуги перед белорусской литературой весьма сомнительны. А ты согласился бы, чтобы твоя родная школа в Полоцке носила имя Лявона Борщевского?
— Вот этого точно не надо (смеется). Знаю, что директор моей школы (мне не знакомый, он гораздо моложе) тоже должен был покинуть свой пост в 2020 году. А вспомните, какая некрасивая ситуация возникла в Островце с присвоением имени Адама Мальдиса районной библиотеке. Да более почетного человека на Островеччине просто нет! Но даже Мальдис попал почему-то в опалу…
— Что в наше мрачное время поддерживает тебя в духе, не дает опустить руки?
— Как раз переводческая работа. Она помогает выживать, ведь пока ты работаешь по 10-12 часов ежедневно, ты отдыхаешь от приходящей отовсюду негативной информации. Если ежечасно читать новости — умрешь просто от переживаний! А работа поглощает тебя всего. И если какой-то литературный шедевр до сих пор не переведен, то это как укор нам всем. Поэтому я работаю, все меньше оставляя таких укоров. Это меня тоже стимулирует.
Читайте также:
Писатель Сергей Веретило: В Эквадоре я не прижился, сильно тянуло на родину
«Зыбицкая — пример дикости». Беседа с лауреатом Гедройца Сергеем Абламейко
«Мы были то жертвами, то героями, теперь стали пособниками Путина». Бахаревич о стереотипах, опасности книг и шансе Беларуси
