Дмитрий Корнеенко в Витебске на православной ярмарке «Белый цветок». Фотография из его архива
— Как сектовед я знаком с вашей культовой историей. Насколько помню, в Беларуси вы много лет отдали Свидетелям Иеговы. Даже были старейшиной. Но, как мне показалось, духовно переросли культ и потому ушли из него. Не могли бы вы незнакомому с этой историей читателю вкратце рассказать, что вас вдохновило на «теократическое служение», а что разочаровало и побудило уйти? Остались ли вы при этом с Богом?
— Я стал свидетелем Иеговы еще подростком — в конце 90-х. Своей активной миссионерской деятельностью они подкупили меня: первая моя беседа длилась долго, мы обсуждали волнующие меня темы эволюции — и у них был заготовлен ответ почти на каждый мой вопрос.
Такая осведомленность не могла оставить меня равнодушным, так я стал изучать с ними Библию, и вскоре, еще будучи несовершеннолетним, крестился у них. Правда, года через полтора снова крестился (первое крещение не посчитали действительным из-за того, что на момент его принятия я не оставил юношескую привычку).
Так начался мой десятилетний период, во время которого я успел побыть несколько лет служебным помощником («диаконом») и полтора года старейшиной («пресвитером»). А также около половины этого периода был так называемым пионером-проповедником с обязательством выполнения нужного количества часов проповеднического служения (840 часов в год).
Ушел я от них после чтения книг бывшего члена руководящего совета, Реймонда Френца, а триггером к их чтению послужили так называемые правовые комитеты (церковные суды) в нашем собрании (приходе), на которых я представлял сторону защиты. Там довольно интересная история, требующая разных подробностей. Но я отмечу только, что выглядело это показательной поркой, которую руководство представляло как деятельность духа (у свидетелей Иеговы — дух безличен, это Божья сила, потому с маленькой буквы). А мне то, как проходили эти церковные суды, демонстрировали не Божье руководство, а работу церковных функционеров, в которых вмешательство Бога не проглядывалось.
Это и зародило сомнения, углубить которые и помогли книги бывшего члена руководящего совета. Я сперва попросил сместить меня с пастырской деятельности (старейшины), а потом и вовсе написал заявление об уходе.
Года полтора я тешил себя так называемым внеконфессиональным христианством (оно было популярно у многих бывших свидетелей Иеговы). В этот период некоторые из знакомых мне выходцев от них познакомили меня со святоотеческой литературой. И мой непродолжительный период поисков вернул меня в православие (в детстве я был крещен и даже будучи юношей до вступления в СИ посещал иногда службы).
Так я с 2010 года в Церкви. На протяжении 10 лет до начала пандемии в Беларуси и наступившего политического кризиса был алтарником и преподавателем воскресной школы прихода в одном из витебских храмов.
— На контрасте с равнодушием к гражданской жизни Свидетелей Иеговы, я видел как после культа вы заняли активную гражданскую позицию: писали множество обращений Витебским местным органам управления, направленным на попытку улучшения жизни в городе. А затем случилось обострение политического кризиса в Беларуси в 2020 году…
Вы видели как работает политическая система начиная с уровня местных органов власти до самого высокого лица в государстве. Не показались ли вам некоторые ее черты знакомыми по культовой системе, выстроенной у Свидетелей Иеговы? Не напоминает ли вам лукашенковская Беларусь тоталитарный культ, только политический?
— Удушливая атмосфера несвободы у свидетелей Иеговы стала нарастать в последние годы. Если в 90-е и 2000-е это еще не ощущалось (пожалуй, лучшие годы миссионерской деятельности СИ в Беларуси — их бурный рост), то к концу этого периода следы тоталитаризма стали остро ощущаться. Так называемое теократическое устройство, а на деле сильная вертикаль религиозной власти обескровливала самые чудесные проявления личной инициативы среди членов общины.
Вкупе с тем, что за неблагонадежными членами общины могло быть организовано что-нибудь вроде слежки (к стыду своему, я сам, называя это пастырским служением, мог заниматься тем, чтобы выяснять, не перебрала ли лишнего в алкоголе молодежь на вечеринках) — это, конечно, признаки тоталитарного культа.
Если мы говорим о государственном устройстве Беларуси, то долгие годы я тоже не замечал такого ограничения свобод и вмешательства в личную жизнь. Лишь когда я проработал около 7 лет преподавателем в одном из витебских вузов, я стал ощущать те же удушливые «спазмы». Я перестал работать в госучреждениях в 2015 году — и понял, каково это не быть связанным разными нелепыми «обязаловками» в виде принуждения на подписки на госгазеты и тому подобное.
А подавление свобод избирателей, запреты СМИ и все прочее, что в виде репрессий учинило белорусское государство с 2020 года, конечно, обнаруживает большое сходство в тоталитарных подходах свидетелей Иеговы и режима Лукашенко.
Единственное, что я мог бы уточнить.
Во-первых, я к тоталитаризму режима Лукашенко не использовал бы религиозный язык, хотя государственные пропагандисты то и дело пытаются сами себя выставить чуть ли не сообществом культа (с соответствующим сленгом, Батькой и даже «обрядами»). Мне видится это спекуляцией с их стороны, манипулированием религиозным языком без соответствующего содержания.
И, во-вторых, в режиме Лукашенко видны бенефициары выстроенной тоталитарной системы, эксплуатирующей беларусов как жертв — весь аппарат вертикали. А у СИ я бы не назвал их руководство, церковных функционеров такими же бенефициарами тоталитаризма культа. Кажется, что они такие же жертвы собственно выстроенной системы, как и рядовые члены.
— Как лично вы пережили белорусский кризис 2020-го года? Видите ли вы в нем духовную подоплеку? Мотивировала ли вас христианская совесть на какие-то переосмысления, решения и поступки?
— Наблюдая, как бурно развиваются события в 2020-м накануне президентских выборов в Беларуси, я не мог оставаться безучастным. Следил я и за тем, как религиозные сообщества в стране реагируют на беззаконие, сопровождавшее процесс выборов, на фальсификации их результатов и беспрецедентное насильственное подавление несогласных с ними.
Я старался участвовать в разных инициативах, которые видел и которые считал действенными. Так, я в то время присоединился и к рабочей группе «Христианской визии». Я переживал мотивы своего активизма как религиозные, я шел с утра на Литургию в воскресенье и просил Бога дать мне сил на шествии в тот день, просил о помощи сохранять христианские качества в любых ситуациях, которые могли бы со мной случиться в те дни.
Через две недели после выборов я взял на себя дополнительный аскетический обет поста (бессрочный, то есть до победы), и в той или иной мере соблюдаю его до сих пор. То есть я придерживаюсь теперь постоянно тех же постных ограничений, что накладывал на себя ранее во время календарных православных многодневных постов — при этом отмечу, что я не строгий аскет, чтобы не возникло ложного представления.
— Как вы оцениваете реакцию высшей администрации Белорусского Экзархата Русской Православной Церкви на насилие и беззаконие, как никогда проявившее себя с августа 2020 года? Не привела ли она вас к новому кризису разочарования?
— Меня сильно разочаровали священники моего прихода. Я бы еще понял, если из-за страха, рисков они бы просто заняли позицию нейтралитета, не замечания кризиса (прям как СИ), но мой настоятель и еще ряд клириков оказались «лукашистами», которые участвовали в провластных митингах и всячески публично поддерживали систему террора.
К счастью, я находил утешение в том, что многие прихожане и некоторые другие представители клира выражали мне солидарность и разными — не всегда прямыми — способами слали мне лучики поддержки.
Но в целом, да, я не ожидал такого явного восхваления режима от священников. От руководства БПЦ я ничего не ожидал — там, по мне, могло быть что угодно. А вот от тех, с кем годами молился, узнать, что их молитвы сопровождаются симфонией с террором, не ожидал.
— Какова была первая реакция, когда вы узнали, что Россия полномасштабно вторглась в Украину, и когда вы узнали что Беларусь стала соагрессором в этой войне?
— Новость о войне застала нас врасплох: тревога, конечно, витала в украинском обществе, по телевидению накануне, но что будет такое масштабное вторжение, никто и предполагать не мог.
Вскоре шок сменился на базовые потребности в безопасности, поэтому мы с женой стали поэтапно выполнять рекомендации: приготовили тревожный чемоданчик, заготовили запасы, переселились на ночевки в места, где соблюдалось правило «двух стен» и стали с соседями готовить места для убежищ. Такие программы действий обезвреживали парализующее действие шока.
Через две недели жена отправилась на Запад, а я присоединился к диаспоре, чтобы сообща помогать чем можем украинцам. То, что агрессия стартовала в том числе и из Беларуси угнетало, но понимал, что Лукашенко в связке с Россией, поэтому его соучастие было ожидаемым.
— Насколько я знаю, вы непосредственно страдаете от действий вооруженной агрессии России, поскольку находитесь в Одессе. В частности, приходится ждать редкого подключения электричества, чтобы покушать и ответить на вопросы интервью. Расскажите по каким причинам вы оказались в Одессе? Как российское вторжение переживали мирные одесситы?
— Я уехал из Беларуси в сентябре 2021 года — на меня завели уголовное дело за участие в телеграм-группе, признанной экстремистским формированием. Силовые органы даже публиковали добытые каким-то образом фрагменты наших онлайн-обсуждений, где, к примеру, вменяемым мне «преступлением» был разговор о том, как помогать семьям, где кормилец оказался в тюрьме по надуманным причинам.
До этого я по меньшей мере 8 раз подвергался административному преследованию, получил 2 штрафа, отсидел 40 суток ареста.
Нам нравилась Украина, в Одессе отдыхали многократно, поэтому и решили осесть у моря.
Одесситы, понятно, были шокированы попыткой вторжения. Но все же даже в реакции на войну у них, казалось, было какое-то свое, специфическое, отношение — какая-то уверенность, что Россия никогда сюда не зайдет и ничего не сделает с Одессой. На улице воет вовсю тревога, а в горсаду и стар и мал ни шагу не прибавят для ускорения бегства в безопасное место. Понятно, что я преувеличиваю немного, конечно, бежали и прятались, но было не раз, когда приходилось кого-то совсем халатно относящегося утаскивать в укромное место.
Понятно, что многие семьи с детьми уезжали в первые недели активно, покидали город и даже Украину. Так у меня живет рыжий кот, оставленный одной соседской семьей.
— Российская пропаганда часто повторяет, что в Украине идет операция по освобождению от кого-то русских. Также Одессу она называет русским городом и спекулирует на теме трагедии 2 мая 2014 года в одесском Доме профсоюзов. Каково по вашим ощущениям общее настроение одесситов? Ждут ли в большинстве своем российских «защитников» и «освободителей»? Рады ли российскому вторжению? Изменилось ли в лучшую сторону отношение к России после вторжения?
— Я не встречал одесситов, которые выражали бы свои симпатии России. Понятно, что они были, и, вероятно, кто-то и остался. Но я был очевидцем обратных тенденций: когда великовозрастные соседи, ранее горячо отстаивающие свое право говорить на русском языке, постепенно склонялись в повседневной жизни использовать украинский. Такое видел не раз.
А после «прилетов» по Одессе и соседней Сергеевке волны ненависти к российским военным ощущались словно разлитыми по атмосфере. Постоянные новости с обстреливаемого соседнего Николаева (а после деоккупации и Херсона) этому еще больше способствовали: очень много переселенцев сюда приехали оттуда. Их рассказы никого не могли оставить равнодушным.
Дом в Одессе до и после прихода «русского мира»
— Спикеры Московского патриархата пытаются облечь российскую оккупацию в тогу священного подвига во имя защиты канонического Православия, традиционных ценностей и даже «десатанизации». Не замечали ли вы в Украине в самом деле признаков «сатанизации», которых нет в самой России?
— В Одессе я посещаю еженедельно храмы УПЦ, рядом со мной три храма, построенные в честь той или иной иконы Богородицы. И, к своему удивлению, я встретил тут такое количество прихожан на службе, которое ни разу не встречал в Беларуси. Я был шокирован, когда видел около полусотни мужчин, стоявших в очереди на причастие в обычное воскресенье. В храмах Витебска такое представить невозможно — такая набожность украинцев бросается в глаза. Куда уж тут говорить о мнимой «десатанизации», о необходимости проведения которой трубят российские пропагандисты.
Хотя бывали забавные истории, когда мои родные в Беларуси спрашивали о том, правда ли, что православные храмы в Украине закрыли, а я им рассказывал, что на богослужении видел сотни прихожан, которым никто ни в чем не препятствовал.
Дмитрий Корнеенко в Одессе. Фото из его личного архива
— Можете ли вы понять логику патриарха Кирилла и его единомышленников: каким именно образом и от чего вооруженное вторжение России в Украину защищает Украинскую Православную Церковь, которая открыто осудила это вторжение, попросила Россию ее не защищать и не использовать спекуляции вокруг ее положения в политических целях?
— Я не могу объяснить риторику патриарха Кирилла — в этом православном милитаризме ни нравственных «выгод», ни логики. Для меня это загадка. Возможно, он и верит в то, что говорит на проповедях, поддерживая войну. Но мне проще было бы принять версию, что он просто ни во что не верит, кроме конъюнктуры государственных отношений, в которые он вписался.
Для меня вообще все верующие, которые как-то поддерживают террор, аппарат насилия, считают, что бывают уместными пытки (а что, у нас в Беларуси есть священники, с амвона заявлявшие, что омоновцы, применявшие неоправданное насилие над мирными протестующими — это благо) и тому подобное — настоящая загадка.
Использовать какие-то ограничения по отношению к УПЦ для оправдания вторжения России, вылившегося во множество смертей мирных украинцев, для меня полное кощунство. Не может верующий человек допускать таких спекуляций.
— Как верующий человек, можете ли вы понять и принять логику идеи вооруженной евангелизации: когда христианские ценности утверждаются не собственной жизнью по Евангелию, не убеждением и увещеванием, не мученической кровью, а насилием, принуждением, кровью несогласных их разделить добровольно? Новый Завет и первые, мученические, века христианства показали, что умирать во имя евангельских ценностей не только можно, но и достохвально. А убивать во имя евангельских ценностей может быть позволительно? Если да, то при каких условиях?
— Нет, однозначно не допускаю слияния милитаризма и евангельских ценностей. Да, я пережил в свое время отход от пацифизма (свидетели Иеговы не приемлют это слово как характеристику своего подхода, но по сути являются религиозными пацифистами) к концепции «справедливой войны», когда нравственный долг призывает тебя в случае нападения агрессора и угрозы жизни мирных жителей вставать на их защиту, в том числе и с оружием в руках.
Но даже тут православное христианство далеко от героизации защитников: убийство на войне — грех, даже если оно было вынужденным. И уж тем более не приемлю евангелизацию с принуждением и оружием.
— Как вы относитесь к тому, что органы национальной безопасности Украины проводят проверки в отношении епископов и священников УПЦ и что государство не продлило для УПЦ договор на пользование Успенским собором Киево-Печерской лавры, позволив совершать в нем богослужения ПЦУ?
— Я, честно говоря, не знаю.
С одной стороны, да, хочется сказать, что своим нерешительным поведением (неосуждением откровенных коллаборационистов среди своего клира) УПЦ сама накликала общественное негодование.
С другой стороны, то, что СБУ публикует иногда в качестве «преступлений», найденных в епархиях и монастырях (книги, никак не связанные с поддержкой России и даже «русского мира») тоже демонстрируют напраслину. Я думаю, что при здравом подходе такие обвинения рассыпаются (что, я уверен, и происходит в суде). Но трансляция их в медиасферу, причем с подачи профильного ведомства, выглядит совсем уж дискредитирующей деятельность в этом направлении.
Я считаю, что государство вправе проверить УПЦ (раз уж частично она оказалась предрасположенной к тому, чтобы быть проводником российских нарративов), вправе требовать от УПЦ большего разрыва с Московским патриархатом. Но не так топорно это следует делать.
Обстоятельства войны не должны лишать профессионализма службы.
— К каким последствиям, вы думаете, для Русской Православной Церкви (включая Белорусский Экзархат) может привести занятая ею кесареподданическая позиция, сопряженная с отказом обличать очевидное зло и поддерживать аморальные идеи и решения, после победы Украины и падения режимов в Беларуси и России?
— Сложно сказать, по мне, такое поведение РПЦ и БПЦ углубило процесс расцерковления, который и так последние годы наблюдается среди прихожан. Кто-то (думаю, и их немало), вероятно, заместил эти церкви теми, которые в таком поведении замечены не были.
Вернутся ли ушедшие назад после победы Украины и падения белорусского и российского режимов? Кажется сомнительным. Репутация этих церквей подорвана, понадобятся годы, если не десятилетия, чтобы ее вернуть.
