Сенатский дворец, резиденция президента России, находится со стороны Красной площади и Мавзолея Ленина. Фото Wikimedia Commons
«Московский Кремль, который в XVIII веке, как символ архаичности российского уклада и обособленности от цивилизованного западного мира, едва не был уничтожен, чтобы открыть дорогу воплощению обновленной и открытой России, вновь обрел важное идеологическое значение в XX веке, уже как символ центра тоталитарной власти, а в начале XXI века — как символ новой путинской империи, посягнувшей на господство над Европой. Такое символическое значение делает его одним из самых ненавистных архитектурных комплексов в мире», — так завершалась опубликованная вчера на «Нашай Ніве» статья о московском Кремле, башни и дворцы которого впервые со времен Второй мировой войны на практике, а не только в теории, почувствовали, что это такое — непосредственная угроза с воздуха.
И это действительно так. Кремль — место действительно прежде всего символическое, и символизм этот не пророчит ничего хорошего стране, которой оттуда правят.
Недаром в 1991 году, когда, как тогда казалось, демократическая Россия наконец победила тоталитарную, многие из тогдашнего окружения Бориса Ельцина были против того, чтобы верховная власть России перемещалась из московского Белого дома, ставшего тогда настоящим символом свободы, в Кремль, который ассоциировался как раз с противоположным.
Об этом писал сам Ельцин в своих мемуарах, написанных тогда, когда он был еще президентом, в 1994 году:
«Идея переехать в Кремль стала для многих из моего окружения достаточно неожиданной. Казалось, что Белый дом, который мы защищали, навсегда станет государственным символом России. […] Слышались голоса, что пора превратить Кремль в историко-культурный заповедник.
Однако, взвесив все «за» и «против», я все-таки принял это решение.
Надо сказать, что оно во многом носило принципиальный, стратегический характер.
Ведь Кремль — это не только художественная жемчужина, но и, здесь я не выдаю никаких тайн, важнейший государственный объект. На нем завязана вся оборона страны, система оперативного управления, сюда передаются шифровки со всего мира, здесь до мельчайших нюансов отработана система безопасности.
Теперь вижу, что никакой ошибки все-таки не было. И дело не только в техническом, хозяйственном и ином обеспечении Кремля. В политике все имеет значение. […]
Я чувствовал, что в нашей истории действительно наступила новая эпоха. Какая — еще никто не знал. Но я знал, что впереди неимоверно тяжелое, сложное время, в котором будут и взлеты, и падения. В политике (в том числе и для меня лично) наступил новый, резкий поворот. Я бы сказал, поворот, невиданный по своей резкости. Кремль и стал символом этого поворота. […]
Кремль — символ устойчивости, долготы и прочности проводимой политической линии. И если эта линия — реформы, то реформы и будут моей государственной линией. Вот что я говорил этим шагом своим соперникам».
Что ж, Ельцин, несомненно, был прав в том, что в политике все имеет значение, и символы в том числе. Не приходится спорить также с тем, что новейшая история со всей ясностью засвидетельствовала и то, что Кремль для России действительно «символ устойчивости, долготы и прочности проводимой политической линии».
Вот только политическая линия эта — совсем не та, о которой говорил и которой во время почти десятилетия своего правления, со всеми «загогулинами», но кое-как старался держаться первый российский президент.
Как раз ельцинская линия оказалась исключением из общего ряда, а после его ухода все в России постепенно вернулось на привычную, более естественную для нее колею — имперского реванша и великодержавного высокомерия.
Притом все не ограничилось, как писал в тех же воспоминаниях Ельцин, тем, что переезд руководства якобы новой России в Кремль «дал повод газетам насмехаться насчет великодержавной наследственности новой власти».
Бог с ними бы, с газетами. Но ведь наследственность эта в итоге именно такой оказалась не в журналистских насмешках, а в самой что ни на есть реальной жизни.
Конечно, дело тут не только в Кремле как таковом — он, естественно, лишь символ. Что со здания взять? Но
непонимание Ельциным его зловещей символичности было одним из проявлений непонимания им и многих других вещей.
И прежде всего — того, что с наследием коммунизма и с имперскостью, если хочешь, чтобы была действительно успешной задуманная линия реформ, нужно бороться очень решительно и целенаправленно, как с опасной смертельной болезнью, которую если не лечить, а относиться снисходительно, и тем более загонять внутрь — то она обязательно даст метастазы, которые погубят весь организм.
А такой решительной и целенаправленной борьбы со всем этим при Ельцине как раз не было.
В итоге все то зло лишь временно немного отступило и затаилось, чтобы при изменении конъюнктуры выйти снова на поверхность и постараться взять реванш. И начался этот процесс еще в ельцинские времена, наиболее ярким — но далеко не единственным, — примером чего были войны в Чечне.
Держание за Кремль и все, что с ним связано, было одной из стратегических ошибок Ельцина, несмотря на его категорическое утверждение обратного в выше процитированном отрывке.
Ошибкой, конечно, не сразу и не для всех очевидной, а в первую очередь для него самого. Но со временем она проявилась со всей выразительностью. На самом деле России жизненно необходимы как раз не «устойчивость, долгота и прочность политической линии», а решительный с ней разрыв. В том числе и на символическом уровне.
Рефлексировал ли Ельцин сам над этим в последние семь пенсионерских лет своей жизни, скорректировал ли свою мысль? Трудно сказать. Впрочем, до того времени, когда цветочки, как в той народной поговорке, превратились в ягодки, первый российский президент и не дожил.
Читайте также:
Появилось фото купола кремлевского Сенатского дворца после атаки дронов
Украина «не располагает информацией» о ночных атаках на Кремль
