Памятник на братской могиле советских военных в Юрковичах Логойского района. На заднем плане — простенькая католическая часовня, поставленная на фундаменте старого храма, закрытого в конце 1920-х и уничтоженного в 1930-х
Общий ритуал празднования Дня Победы в Беларуси — не придумка лукашенковского режима. Основа его заложена еще в советские времена, и с той поры если менялась, то только в каких-то деталях, но не по сути. По всей стране в этот день или накануне его трудовые и учебные коллективы возлагают венки и цветы к памятникам советским военным или другим, связанным с войной объектам, которые находятся в их местности, сопровождая все это действие пафосными речами, чаще всего подготовленными по одной методичке. И так было всегда, по крайней мере начиная с того времени, которое я сам помню. А помню я из уже далеких 1980-х годов, на которые пришелся мой период младшего школьного возраста.
В наших Юрковичах на Логойщине местом официального чествования на День Победы всегда была братская могила советских военных, которые погибли в этих окрестностях во время проведения операции «Багратион» в 1944 году и были похоронены на горе, где раньше, до уничтожения в 1930-х годах, стояла деревянная католическая часовня. Вокруг часовни, пока она существовала, было и кладбище, на котором находили вечный покой целые поколения жителей восьми местных деревень, составлявших сначала часть Кораньской, а впоследствии и отдельный Ганявический римско-католический приход.
На этом холме, где до 1930-х годов стояла деревянная католическая часовня, похоронены советские военные, погибшие в 1944-м во время операции «Багратион». В центре на вершине холма — братская могила, справа — католический крест, поставленный в 1990-е
На моей памяти, правда, других меченых крестами или памятниками могил на этой горе уже почти не было, чудом сохранился только один каменный памятник середины XIX века. Действующее кладбище находится хоть и в непосредственной близости, но уже за пределами Костельной горы. Советская же братская могила в условиях, когда от часовни остался только фундамент, стала на горе доминантой, и именно к ней ученики нашей школы во главе с педагогами ежегодно перед 9 Мая устраивали торжественные шествия. К концу 1980-х они, правда, были совсем короткими, так как школа располагалась как раз напротив этой горы, только перейти дорогу. Впоследствии, однако, для школы соорудили здание дальше, географически даже в другой деревне, соответственно, и шествия стали длиннее.
Колонна школьников выходит из школьного двора, чтобы идти к братской могиле погибших военнослужащих. Идти совсем недалеко, холм с могилой практически через дорогу
Был, однако, в те времена один неотъемлемый элемент празднования очередных годовщин, который сейчас невозможен по вполне естественным причинам — обязательное наличие и выступление на этих мероприятиях живого ветерана войны. Не «ряженого», как это часто делается сейчас, а самого настоящего. Ведь ветеранов в нашей окрестности тогда еще, как и по всей Беларуси, было достаточно много. От войны же тогда прошло «только» 40 лет, поэтому многие ее ветераны и просто участники как раз тогда только выходили на пенсию и были хоть уже и пожилыми, но часто еще очень бодрыми. Правда, на школьные мероприятия приходили на моей памяти за все время буквально несколько человек, каждый год одни и те же, поэтому соответственно и поношенные рассказы перед толпой школьникам ежегодно повторялись. Что, несомненно, оказывало влияние на их восприятие.
Иногда на встречу с юрковичскими школьниками приезжали и высокие гости из Минска. На этом фото — одна из участниц убийства гауляйтера Вильгельма Кубе Мария Осипова. 1986 год
Когда-то я читал воспоминания архитектора Леонида Левина, как в то время, когда только планировалось создание мемориального комплекса в Хатыни, его впервые туда завезли и познакомили с впоследствии знаменитым на весь СССР Иосифом Каминским, который единственный из взрослых жителей этой деревни сумел спастись из огня. Левина тогда сильно впечатлил рассказ этого человека, который еще не привык к выступлениям перед аудиторией и, соответственно, говорил то, что сам хотел, а не то, что «надо». После же, упоминал Левин, ему не раз приходилось слушать Каминского при всем торжественном антураже уже в готовом мемориальном комплексе, и это было уже совсем не то. Ведь когда Каминский стал штатным рассказчиком, он «обтесался», научился говорить «правильным» языком «правильные» вещи, в результате чего его рассказы потеряли живость и непосредственность.
То же самое можно сказать и о наших штатных ораторах-ветеранах. Один из них, бывший школьный учитель, из года в год рассказывал одну и ту же историю о том, как в самом начале войны возле его родной деревни Ляды — она тоже находится в нашем, скажем так, микрорегионе, — упал сбитый советский самолет, а потом кое-что о своих военных дорогах в строго выдержанном в соответствии с советской пропагандистской концепцией духе. Другой же, хоть сам и не интеллигент, но муж одной из учительниц, вообще посвящал свои выступления прежде всего пафосным славословиям в адрес Коммунистической партии, благодаря мудрому руководству которой только и удалось, мол, добиться великой победы.
Бывший учитель, ветеран войны Виктор Падунович. Он был почти неизменным, а нередко и единственным оратором на школьных мероприятиях, посвященных Дню Победы
В целом же, конечно, это все было уже тогда, по большому счету, отчасти только ритуалом и отбыванием номера. Такое организованное сверху и ежегодно повторяемое по одним и тем же лекалам чествование неизбежно приводило к рутинизации памяти и делало ее чисто казенной. Настоящая же живая память видна на кладбище рядом, где среди других могил есть и захоронения местных жителей, погибших во время нацистских карательных акций.
Памятники и кресты на могилах местных жителей, погибших во время карательных операций
Кто-то за этими могилами до сих пор ухаживает, приносит к ним цветы, а на детских могилках каждый год можно найти свежие конфеты. Но до этих могил школьников не водили, и о самом их существовании я узнал намного позже, уже во взрослом возрасте.
Каждый год на могилу детей, погибших во время карательной операции в деревне Мостище, родственники до сих пор приносят конфеты
В детстве же, когда я учился еще в начальных классах, у нас, кроме организованного возложения накануне праздника цветов возле братской могилы, была специфическая местная традиция — посещать на 9 Мая Хатынь. Сложилась она, правда, не из-за какой-то нашей высокой идейности, а из-за относительной географической близости мемориала.
Хатынь с нами, можно сказать, соседняя деревня. Именно поэтому во всех официальных списках погибших в тот трагический день 22 марта 1943-го вместе с хатынцами фигурирует и житель Юркович Антон Кункевич, которого как раз в этот день почему-то угораздило приехать к тому самому знаменитому кузнецу Иосифу Каминскому, чтобы починить что-то из крестьянского инвентаря.
Но в то же время физическое расстояние от нас до Хатыни не такое уж и маленькое — километров 8-10. А между ней и нами — сплошной лесной массив, который и официально, и по-народному сейчас называется Хатынским лесом, а в старых документах проходит как Хатынская пуща или Графщина (так как принадлежал логойским графам Тышкевичем). Хотя сейчас и этот лес активно разрабатывают леспромхозы, он все же остается довольно глуховатым, в его недрах люди встречались и с медведями. А более 30 лет назад, в период, о котором я вспоминаю, он куда больше соответствовал определению «чудо нетронутой природы».
Не знаю, были ли пешие походы в Хатынь «обязаловкой», заставляли ли кого в них ходить без собственного на то желания. Возможно, учителя и выполняли какую-то повинность. Участие же детей было, видимо, все же добровольным: по крайней мере, что касается меня, то не помню, чтобы мне самому идти туда не хотелось, но должен был. На самом деле это было интересное приключение, учитывая то, что в те времена какие-то путешествия за пределы своей окрестности не были для нас слишком частыми.
Впереди — Хатынский лес
Поскольку идти было, особенно для маленьких детей, далеко, то выходили мы из дома очень рано. Молодые учителя, которые были не местные и отбывали в нашей школе распределение, в конце деревни расспрашивали бабушек о том, как правильно идти и где повернуть, те объясняли. Это действительно имело смысл, ведь заблудиться в этом лесу, пойдя не той дорогой, было очень просто, а поскольку дороги были только лесные, без никаких указателей, то можно было, ошибившись, пройти много километров и не догадаться, что идешь не туда.
Я не помню, правда, чтобы мы когда серьезно где-то сбились, но сомнения у наших вождей часто возникали, когда долго идешь-идешь, вокруг все время один только лес, а какая-то дорожка нет-нет да куда-то и свернет. Возможность же как-то проверить курс и расспросить людей повторно появлялась только дойдя до Морозовки — единственной совсем небольшой лесной деревни, которая встречалась по пути где-то на полпути. Она к тому времени уже почти вымерла, в ней оставались жить лишь несколько человек.
Что и не удивительно — деревня из-за своего расположения находилась на обочине цивилизации, туда не ходил никакой транспорт, а из Юркович вела только узкая лесная дорога, где не везде можно было даже двум вазам разминуться. Этой дорогой, то цупкой, то песчаной, мы и шли, то поднимаясь на горки, то с них спускаясь. Местность у нас, как и положено в «белорусской Швейцарии», «пересеченная». Ради того, кстати, местные леса на холмах-настоящая Мекка для отечественных — да и не только, — любителей спортивного ориентирования: в 1988 году в этих лесах проходила даже часть чемпионата всего СССР, местом проведения которого официально считался Минск. Сейчас же здесь регулярно проходят чемпионаты и кубки Беларуси.
Дорога под горку в Хатынском лесу
За Морозовкой местность начиналась еще более глухая, потому что когда в Юрковичи люди оттуда хоть когда ездили, поддерживая через них связь с большим миром, то ездить в Хатынь никакой нужды местным старикам не было. Да и начальство и другие службы к ним заезжали при необходимости с нашей стороны, ведь и до колхоза, и до сельсовета они принадлежали к нашему. Поэтому, пройдя Морозовку, дорога становилась совсем утравелой.
Но вскоре, приближаясь к Хатыни, мы начинали уже в лесу, еще не видя самого мемориала, слышать звуки хатынских колоколов. Значит, уже близко, и это придавало сил. Мне приходилось иногда слышать, что якобы, как только построили мемориал, звук от колоколов был слышен даже и в Морозовке, а после его стихили из внимания на жалобы людей. Но, честно говоря, не слишком верится, что звуки могли так далеко проникать не по равнине, а через холмы и леса. Все-таки и Морозовка не сказать, чтобы у Хатыни совсем под боком.
Из леса наша детская община выныривала с восточной стороны мемориала, и первой изюминкой на нашем пути, не считая нескольких стандартных домов-дымоходов, был, как сейчас помню, колодец, в воду которого люди бросали монеты. Монет в воде было очень много, это впечатляло. И мы, помню, на полном серьезе обсуждали, подведен туда ток, чтобы бить по потенциальным ворам, или за злоумышленниками следят как-то иначе. Просто в человеческую совесть как-то не верилось.
В Хатыни, чрезвычайно в этот день многолюдной, мы проводили пару часов. Успевали обойти весь мемориал, осмотреть в нем все, что было там интересного. И, конечно, не обходилось без того, чтобы попить газировки из автоматов и съесть по одному-два морожных, кому как финансовые возможности позволяли. Мороженое для деревенских детей даже в самом конце существования СССР было лакомством не обыденным: в магазине нашем его никогда не бывало, и только в школьную столовую иногда привозили, когда на дворе был большой мороз. Родители, бывая по делам в Логойске, иногда привозили нам уже растаявший сладкий продукт в банке и мы его тогда ели, черпая ложками. Если же дорывались до возможности отведать его в «естественном» виде, то уже не пропускали ее, где бы она ни случалась.
Дорога назад уже была тяжелее – и физически, и морально. И усталость накапливалась, и эмоциональный пыл угасал. Они были готовы к тому, чтобы вернуться домой к вечеру. Все-таки для ученика начальных классов, каким я тогда был, пройдены 15-20 километров в день, не считая ходьбы по самой Хатыни — нагрузка немалая. Интересно, что однажды после такого похода из недопитого молока на дне бутылки, которую мать дала вместе с другим «полуднем» в дорогу, сбился за время дороги комочек масла.
Вид на Юрковичи со стороны Хатынского леса
Так я еще в довольно раннем детстве сходил пешком через лес в Хатынь два или три раза. А после традиция как-то сама собой угасла. То ли учителя-энтузиасты свелись, то ли самим ученикам надоело каждый год совершать одно и то же путешествие — но будучи в средних и старших классах я уже Хатынь не посещал. А на память от тех ранних путешествий остались две большие сувенирные медали: одна из темного металла с изображением знаменитого памятника Каминскому с сыном на руках, а другая — со светлого с изображением хатынского Вечного огня. Потом они, правда, где-то потерялись, но, видимо, при ревизии домашних завалов разного щебня могут когда-то и найтись.
А вот ни одной фотокарточки с тех походов у меня не осталось. То ли их в природе не существовало, ведь фотоаппараты тогда были далеко не у каждого, или кто-то из учителей фотки и делал, но только для себя. Единственные хатынские фото, которые с тех пор сохранились в нашем семейном архиве, сделаны летом 1986 года, когда к нам перебыть лето привезли детей с отцовской Родины на Полесье, которую затронула чернобыльская туча.
В Хатыни летом 1986 года. Автор — второй справа
Но тот раз мы не ходили туда пешком, а ездили на автобусе, который ездил тогда из Минска через Логойск. И это был, кстати, пока что единственный раз в жизни, когда я лично был в Хатыни, не добираясь до нее через глухой лес с восточной стороны.
Читайте также:
