— Владимир Прокофьевич, десять Стрельцовских фестивалей прошли в Минске и были заметными культурными событиями в жизни белорусской столицы. Но уезжают люди, уехал и фестиваль. Мне кажется, больше всего этому удивился бы сам Стрельцов, если бы узнал о поэтическом фестивале его имени в изгнании.
— Он бы имел право не только удивиться, но и возмутиться. Я понимаю — в Беларуси идет борьба с политическими оппонентами, но Михась Стрельцов никакого отношения к политике не имел за всю жизнь. Стрельцовское творчество — это чистая поэзия. И литературная премия имени Михася Стрельцова была создана, чтобы отметить благородство, рыцарство и совесть в белорусской поэзии. На наших глазах все это выметается из Беларуси, что, как минимум, недальновидно. При всем том, что сегодня происходит в стране, я вижу, что у власти все же остались люди, которые понимают, что страна Беларусь должна иметь будущее. Но белорусское будущее невозможно без таких фигур, как Стрельцов. Некогда известный экономист Александр Мар писал, что базисом для экономики является культура. Поэтому выбрасывание Стрельцовского фестиваля из культурной жизни Беларуси — это выбрасывание большого камня из того фундамента, на котором должна строиться новая Беларусь.
— По-своему показательно, что вместо Стрельцовского фестиваля, который почему-то не нравится властям, не возникает какого-то другого. Вот пусть бы привластный Союз писателей вместо Стрельцовского организовал пять своих фестивалей. Так ничего же не делается.
— Ну да, пусть бы председатель упомянутого тобою Союза Алесь Карлюкевич, который, кстати, сведущ в культуре белорусской, предложил свою помощь. Хорошо, мы не можем провести фестиваль дома, так проведите вы! Мы можем подключиться, а нет — просто постоим сбоку. Но на самом деле ничего не делается, никаких встречных движений. Карлюкевич, по-видимому, боится оголтелой антибелорусщины, которую развели российские приспешники в нашей стране. Они решили, что пришло их время, они наконец могут закопать Беларусь и на ее месте установить свой «русский мир». На все белорусское — язык, историю, культуру — налетает «русскомирская» стая и гадит, и гадит. И люди у власти, в которых теплится белорусскость, они просто боятся. Ведь сегодня в Беларуси пишутся доносы, на основании которых люди идут за решетку. Это, я считаю, просто 1937 год в самом разгаре.
— Печально это констатировать, но за рубежом уже возникает какая-то параллельная Беларусь, где есть все свое — телевидение, театр, писатели, музыканты, художники, свои представительные общественные организации. Или это временно, и с течением времени наши соотечественники разбредутся по миру?
— Для меня нет и не будет никакой параллельной Беларуси.
Есть одна Беларусь, она находится там, где я родился и где я лягу в землю.
Конечно, людям нужно как-то временно жить и на чужбине. Тот же Лявон Вольский проводит за границей концерты, купаловцы показывают спектакли.
Я ведь тоже, хоть и не эмигрант, ездил писать свои книги и в Швецию, и в Финляндию. В прошлом году в Польше презентовал свою книгу «Гэй Бен Гіном», а в этом году меня пригласили пожить в литературной резиденции во Вроцлаве, где выходит моя новая книга.
В свое время мне доказывали, что Белостокское Подляшье — это запасной аэродром для белорусов. Но там идет полонизация, и этот процесс естественный. Вот недавно произошел досадный случай с белорусским лицеем в Гайновке. 50 учеников написали заявления, что не хотят изучать белорусский язык, так как он им не понадобится…
— По вашим ощущениям, сколько процентов белорусов при благоприятных условиях вернутся на родину?
— Дай Бог, чтобы процентов пятьдесят… Ведь если человек находит свою нишу в Польше, Германии или Америке, если его семье там тепло и уютно, то зачем ему возвращаться в выстуженное гнездо?
Это большая беда для Беларуси, эмиграция после 2020 года нанесла ей огромные интеллектуальные потери. Это уже поняли и власти.
— Не поздно? Да и состав комиссии по возвращению вызывает вопросы.
— Не только состав комиссии. Вот я ставлю себя на место человека, который хочет вернуться. Мне без каких-либо гарантий предлагают вернуться и покаяться перед той комиссией, а над нею — еще кто-то, и за ним последнее слово. Он взглянет в свой списочек: ага, ты засветился там и там, ты нам не подходишь… Кто ж в таких условиях поедет? Единственный нормальный путь решения этой проблемы — амнистия для всех. Те, кто уехал, ни в чем не виноват. Выходя на улицы в 2020-м, они искали справедливости, результаты выборов были явно сфальсифицированы. Так вы ж и подойдите к ним справедливо…
— Кроме потерь интеллектуальных это еще и большие деньги, которых не досчитывается государственный бюджет. Например, только одна компания Wargaming в виде налогов уплачивала в бюджет больше, чем весь Заводской район Минска.
— Никто никогда в политике деньги не считал. Вот мне все время доказывали — Россия никогда не пойдет войной на Украину, потому что это экономически невыгодно. Но в своих геополитических намерениях Россия никогда не считала денег. Не жалеет и сейчас — на оружие, на пропаганду. В пропасть войны брошена вся российская экономика. Те же подходы, полагаю, и в Беларуси. Но это гибельный путь.
— Вы упомянули о своих выступлениях в Польше, на которых был презентован Роман «Гэй Бен Гіном». Насколько интересуются те, кто уехал, белорусской литературой?
— Для кого-то из писателей было бы счастьем — проехать Польшу от края до края и на встречах в Кракове, Вроцлаве, Гданьске и Белостоке увидеть полные залы белорусов. Мне же это особой радости не принесло. Мои читатели по всей Польше — что это такое? И все они были в отчаянии — а что нам делать, а когда мы вернемся в свои дома? Это было год назад. А вот недавно была у меня встреча — уже меньше подобных вопросов. Люди уже начали находить свои ниши, о которых мы говорили ранее.
— Из двух десятков участников Стрельцовского фестиваля едва ли не половина сегодня живет за границей. При такой тенденции скоро в Беларуси писателей не останется…
— Потому что отношение к ним просто безразличное — в лучшем случае. В худшем их ждет тюрьма, где сегодня находятся члены ликвидированного властью Союза белорусских писателей Алесь Беляцкий, Павел Северинец, Змитер Дашкевич, откуда недавно вышел Николай Папеко. А писатели в цивилизованной стране — честь и достоинство нации. И там государство им покровительствует.
Кстати, в моем романе «Гэй Бен Гіном» есть такой диалог Сталина с Купалой. Купала говорит: можно кого-то назначить министром или секретарем ЦК, но поэтом назначить нельзя, поэтом можно только родиться. На что Сталин отвечает: вы ошибаетесь, товарищ Купала, вы стали народным поэтом Янкой Купалой потому, что мы вас назначили… Писатель в нормальной стране влиятельная фигура. Скажем, почему сегодня Литва претендует на историческое наследие Великого Княжества Литовского? Потому что Юстинас Марцинкявичюс в свое время написал свои известные драматические поэмы «Миндаугас», «Кровь и пепел», и написанное им стало историей Литвы. У нас Короткевич пытался это сделать. И в начале же пошло — страна замков, рыцарская Беларусь… Но потом все это было остановлено.
— После Короткевича в этом направлении шел Николай Арочко, вспомним его поэмы «Курганне», «Крэва», «Каранацыя Міндоўга», да и ваши поэмы можно вспомнить. Где вам лучше пишется — в Минске, Крево или Вроцлаве?
— Однозначно — в Крево, там простая необычная энергетика. Иногда мы не понимаем, что на нас воздействует гранитная подушка земли, количество солнечных дней. Так вот, Крево — место, где самое прекрасное, что может быть в природе, совпадает с самым прекрасным, что есть во мне. Я там меньше сплю и высыпаюсь, я там никогда не впадаю в депрессию. В Крево я всем доволен, меня там ничего не раздражает. Однажды туда со мной приехала одна иностранная дива. Идем по улице, а перед нами корова «блинчик испекла». Что с той дивой было, боже мой! А мне это абсолютно нормально. Ведь потом тот коровяк собирается и несется на огород, из которого мы едим вкусные помидоры. В Крево похоронены все мои предки, там рядом с родителями я оставил место и себе.
— Но ведь под многими вашими произведениями указано совсем не Крево…
— Так случилось, что роман «Гэй Бен Гіном» я писал в Швеции, Роман «Аўтамат з газіроўкай з сіропам і без» — в Финляндии. А в прошлом году мне фонд «Коллегиум Восточной Европы» предложил поработать над новой книгой во Вроцлаве. Я согласился по очень простой причине. В Беларуси за решеткой сидят 30 моих близких друзей. Никто из них ничего не украл, никого не убил, сидят ни за что. И я ничего не могу сделать, чтобы они вышли. И меня это угнетает. Дома я могу только не спать ночами, вскакивать, курить, рвать нервы и сердце садить. В таком состоянии очень трудно писать.
— А над чем вы работаете в укромном, далеком от Беларуси Вроцлаве?
— Пишу новый роман, в котором пытаюсь проанализировать время, когда на нас свалила независимость. Один из героев романа называет это Божьим вмешательством. А почему в 2020-м случилось так, а не иначе? И герой дальше рассуждает: Бог дал нам в 1991 году Независимость, но мы ею должным образом не воспользовались. И вот наступил 2020 год — мы с цветами идем, нас миллион, и Бог с неба нам намеревается бросить свободу. Но он вспомнил, что бросил независимость впустую. И тут он подумал — нет, ребята и девчата, вы и со свободой сделаете то же самое, поэтому пройдите через борьбу, через испытания, поборитесь за свою свободу.
— Переводится ли за границей ваша проза? Скажем, тот же роман о Янке Купале «Гэй Бен Гіном»?
— Начали поляки переводить, но пока непонятно, чем дело закончится.
В общем, с переводами белорусской литературы дело плохо. Как тот же Купала переведен, например, на русский? Это просто ужас!
Я когда-то русскому поэту и переводчику Юрию Кузнецову доказывал, что Купала — гениальный поэт. А он снимал с полки Купаловский том по-русски, и — мне просто нечего было возразить! Правда, Кузнецова я «пробил» Богдановичем, его строками: «І чаму мы спяшаемся так, / напружаючы ўсе свае сілы, / калі ціха паўзучы чарвяк / нас дагоніць ля самай магілы» У Кузнецова глаз загорелся: «Сколько, ты говоришь, этому пацану лет было?». И вскоре сам перевел то стихотворение Богдановича.
— По-польски вашу поэзию прекрасно пересоздавал Чеслав Сенюх, его уже нет. А у других получается?
— Не всегда. Вот поэт Богдан Задура (живой классик) начал переводить поэму «Індыя». Первую часть перевел и остановился, признался, что не может вытянуть те метафоры, которые есть в поэме. Еще Адам Поморский переводит. Но я за те переводы особо не переживаю.
Это раньше мне хотелось славы, причем везде. Сегодня уже не хочется. Я пишу, чтобы не сойти с ума. Когда я ухожу в мир литературы, то отхожу от нашей чудовищной реальности. А еще пишу потому, что мне это нравится делать.
— Беларусь имеет двух нобелевских лауреатов — Светлану Алексиевич и Алеся Беляцкого. Но ведь не зря говорят, что Бог троицу любит…
— На нашу жизнь и двух Нобелей достаточно. Вряд ли в ближайшее время белорусы снова его получат. Особенно сейчас, когда Беларусь имеет в мире имидж союзника-агрессора. К нам отношения очень изменились. Особенно со стороны украинцев. Раньше они мне чаще всего сами звонили и на мои 10 ответных слов говорили 100. Теперь же только и можно услышать: вы, белорусы, такие-сякие, что вы сделали, чтобы нам помочь? А что я могу сделать? Танк русский им пригнать?.. Отношение к Беларуси очень ухудшилось.
— Отказываясь от выдвижения на Нобелевскую премию, Анна Ахматова заявила: «Поэт — это тот человек, которому ничего нельзя дать, и у которого ничего нельзя забрать». Вы согласны с такой мыслью?
— Согласен. Скажем, я не обойден наградами — и премии мне давали, и медали, и орден. Уже и не помню всех наград и где те железки с бумажками валяются. Но помню, что я написал поэмы «Паланез» и «Ложак для пчалы» — вот мои награды. И не от партии или правительства. Не от нового или старого государства. От Бога. Вот этого точно нельзя забрать. Поэтому я до сих пор пишу, ожидая милости Божией. И что меня самого удивляет — в этом году мне будет 77 лет, а я вот недавно написал поэму «Вар’ятня». Перечитал и самому не верится, ведь там такой выброс энергии, как будто мне 27. Никто кроме Бога не помог бы ее создать. Я почесал затылок, позвал соседа, и мы выпили — за Бога и за поэзию, крикнув «Жыве Беларусь!».
— У Купалы есть программное стихотворение «За ўсё» с такими строками: «Для Бацькаўшчыны беднай, / для ўпаўшых яе сіл / складаў я гімн пабедны / сярод крыжоў, магіл». У поэта есть какая-то обязанность поддерживать оптимизм в своем народе?
— Я долгое время думал, что есть. А теперь думаю, что ошибался.
Как-то Михась Стрельцов, узнав, что я еду в Москву, попросил меня передать гостинец от него московским переводчикам (у него тогда в «Молодой гвардии» книжка выходила). Я говорю — зачем, тебя там и так любят! А Стрельцов: «Володя, не создавай иллюзий, с ними потом очень тяжело расставаться». Так и я не хочу создавать иллюзии людям.
— Я имею в виду не иллюзии, а то, что и в Библии считается грехом впадать в отчаяние и беспросветную скорбь.
— Это то же самое. Люди рассчитывают, что завтра кто-то волшебной палочкой взмахнет, и закончатся репрессии и война. Нет, это надолго. Римская империя распадалась почти пять веков. И рассчитывать, что через год-другой Россия, ядерная держава при огромных ресурсах, вдруг рухнет, это просто нереально. Нас ждет долгая и упорная борьба Европы и всего цивилизованного мира с имперским злом. Я уже не думаю, что мне доведется дожить до победы. Но я верю в нее. Это моя личная вера. Но я не буду петь «гимн победный», создавая людям иллюзии. Иллюзии — не самое лучшее, что поэт может подарить своему читателю.
