— Обо мне бабушка говорила: надо было черту родиться, родилась девка… Кто это думал, что выйдет такой спокойный, рассудительный человек.
Маина Густавовна ставит на плиту оптимистичный чайник в мелкие цветочки, заваривает крепкий черный чай и угощает нас по-королевски: венским пирогом и вафельным тортиком. Следит, чтобы отрезали себе куски побольше. Ситечко для чая долго не находится. «Ну, значит, будут чаинки!» — смеется она.
Во время нашей беседе в квартире Маины Густавовны звонит телефон: друзья, родные, соседи… Видится — во всём, что делает и говорит эта женщина, — глубокое уважение к жизни. Возможно, причиной тому годы военной молодости, которая для ее поколения не была веселой и беззаботной.
Маина Густавовна Стырне родилась в Узде в 1925-м, но с детства жила в Минске. «Для меня город кончался на Комаровке, — говорит она. — Когда построили Академию наук, папа возил меня, показывал».
Их большая семья — папа-латыш, мама-полешучка родом из Давид-Городка, маленькая сестренка и мамины родители: полуграмотная бабушка и дедушка-революционер, который еще при царе 12 лет отбыл на каторге, — жила в доме на месте нынешней Малой сцены Купаловского театра, напротив Александровского сквера.
«Скверик был продолжением нашего двора. Мы играли там: графиня, граф, а подруга моя была служанкой. Мы знали, что люди ездят на дачу. И мы тоже «ехали на дачу»: скверик и был нашей «дачей».
Девочка училась в школе на углу улиц Маркса и Ленина, на месте нынешнего сквера Грицевца. Перед войной ввели плату за обучение — с восьмого класса. Одноклассники ушли кто куда.
«Бабушка работала уборщицей в цветочном магазине. Я ей говорю: «Пойду работать». Бабушка посмотрела на меня и отвечает: «Я ползать буду, но ты у меня школу окончишь!».
Катастрофа
К 1941 году из всей семьи у 16-летней девушки одна бабушка и осталась. Отца, заместителя редактора журнала «Большевик Беларуси», репрессировали в 1937-м, маму — через год. Сестренка и дед умерли.
В первые дни войны Майя с бабушкой пытались эвакуироваться. По Могилевскому шоссе: люди шли сплошным потоком, локоть в локоть. «Так страшно. Упадешь — подняться уже не сможешь. И я говорю: бабушка, давай уйдем с дороги. Мы вернулись в Минск, два или три дня сидели в парке Горького».
Артисты цирка сделали яму на месте танцплощадки и обложили ее цирковыми коврами. Там прятались от бомбежки сами, прятали и других. 28 июля, по проспекту, Майя с бабушкой и семьей подруги пошли в сторону Москвы. Дошли до Колодищей, до железной дороги. В два грузовых поезда, отправлявшихся друг за другом с интервалом в час, набилось много людей. Майя с бабушкой сели во второй. «Сидим, и я слышу словно эхо от поезда, но, кажется, не нашего». В полусне показалось, что померещилось.
И тут случилась катастрофа: один состав врезался в другой.
«Я падаю и думаю, хоть бы головой сразу — чтоб не рука, не нога — а то что же я буду делать без руки, без ноги?..» Падая с поезда, Маина Густавовна выбила коленку. Она болит до сих пор. Такая вот память о войне, даже спустя 70 лет дает себя знать.
Всю ночь после крушения девушка искала бабушку. «Она была в зимнем пальто — люди всё что могли на себя надевали». Слезы наворачиваются, когда Маина Густавовна описывает, как наконец нашла родного человека под железнодорожной насыпью. Бабушка была еще жива. «Голову ее положила себе на колени, а что там дальше у нее — боюсь смотреть. Ноги были перекручены, стопы отрезаны». Бабушка постоянно уговаривала внучку уходить, спасаться.
Вскоре появились красноармейцы и прогнали гражданских, сказав, что будут держать бой. За те несколько часов, пока шел бой бабушка, остававшаяся лежать под железнодорожной насыпью, умерла. «Оставьте меня, я буду ее хоронить», — рвалась девушка. «Как ты будешь могилу копать?!» — уговаривали ее спутники. «Руками» — отвечала она. Тогда отец и брат подружки закрутили Маину в одеяло и насильно увели.
«Пойду с вами в гетто»
Спустя пять дней после столкновения поездов Майя, с поврежденной в колене ногой, вернулась в Минск. «До сих пор помню картину: на въезде в город, возле парка Челюскинцев, стоит немецкая машина, и рядом две наши девушки — смеются, разговаривают с немцами! Меня это так поразило!»
Дом, в котором Майя жила до войны, сгорел. Ей удалось поселиться в Пушкинском поселке — районе деревянных двухэтажных домиков между Академией наук и парком Челюскинцев. Угол нашелся в квартире театрального артиста Ямпольского, которого война застала на гастролях, и соседи пустили в его жилище для тех, кто не успел эвакуироваться.
Жившие вместе с Майей две ее подруги-еврейки собирались уходить в гетто.
«Я не могла представить, что одна останусь. Сказала, что пойду с ними. Но они однажды послали меня за водой, а когда я вернулась, их не было, и лежала на столе записка: мы ушли в гетто, ты нас не ищи».
Майя искала, ходила в гетто. Но так и не нашла. Насмотрелась ужасов — прямо у нее на глазах на Раковской улице немец убил еврейку: «Шел офицер по тротуару, достал пистолет — и она упала. Евреям нельзя было ходить по тротуарам, она упала на дорогу. Это было так страшно, что я забыла, куда шла».
Рядом с Пушкинском поселком, где теперь бульвар Толбухина, было поле картофельное, много раз перекопанное, «но мы все равно туда ходили и перекапывали, а потом найденную картошку пекли в печке». Здесь же рядом был лагерь военнопленных — каждое утро там оставляли замерзшие трупы.
В люфтваффе
Вскоре картошка закончилась. Чтобы выжить, надо было срочно искать работу. «Выглядела я ужасно», — улыбается Маина Густавовна. Вся одежда сгорела с домом. Девушка носила 45-го размера сапоги с галошами,найденный на мусорке и перешитый серый жакет.
После многочисленных попыток юной Майе удалось устроиться в строительную контору, которая вела строительство в Минске аэродрома для люфтваффе.
Убирала комнаты, где жили инженеры, позже перевелась на кухню, и наконец — в офис переводчицей. Инженеры — немцы, австрийцы, голландец — были гражданские и разного возраста. Был даже один восьмидесяти лет, вспоминает Маина Густавовна.
Работа помогла понемногу наладить быт. Из дому девушка брала стирать постель — на работе был котел с горячей водой. «Однажды после работы как представила, что надо возвращаться в холодный дом, печку растапливать… — рассказывает Маина Густавовна. — Нашла пустую комнату, к батарее прижалась. И вдруг заходит немец, зажигает свет. Я думаю: ну что он теперь сделает? А он посмотрел, развернулся и ушел».
«Да я с немцами работала два года, — рассказывает Маина Густавовна. — Одного я терпеть не могла. Он ходил в гетто, брал евреев на работы, потом отводил назад. У него был кнут, он постоянно щелкал им по земле. Я думала: «Вот паразит». Сказала одной еврейке, а та мне: «Что вы, он никого пальцем не тронул!.. Он передает письма, привозит ответы».
«Русские» лифчики и драка с поваром
Были среди минских работников люфтваффе и женщины. Одна немка запомнилась тем, что украла у главного повара ключи от буфета и таскала оттуда кофе и сахар. А белорусских девушек выставляла «на шухер»: «Спрашивала: что вам? Сахара мы просили и чего-нибудь еще… Однажды немка спросила: почему у русских женщин так груди красиво держатся? Попросила сшить ей такой же бюстгальтер, как у нас».
Рассказывает Маина Густавовна и другую историю, произошедшую в конце 1943 года. Она тогда работала на кухне.
«Я сидела в кухне, никого не было. Налила себе суп и читала… Тут вбегает шеф-повар с криком: мы звоним, а ты тут сидишь (впоследствии оказалось, электричества не было и звонок не работал). Я должна была супницу взять, налить и отнести им.
Он выхватил у меня книгу, бросил ее: «Есть ты будешь тогда, когда мы поедим, и то, что останется!» Ах так! Я вылила суп в помои. А он подошел сзади и ударил меня. Я вскинуларуки и пошла на него. А он отступает.
Девушки потом говорили, что у меня был зверский вид. Я зажала его в угол и давай молотить! «Меня отец родной не бил, — кричу, — а тут поганый фриц руку поднимает». Слезы стали меня душить, я схватила пальто и убежала. Позже девушка, работавшая на кухне, передала: только и разговоров было о том, как ты подралась с Киршке».
Через болота в партизаны
В то время она уже была партизанской связной. В отряд Майю привела подруга, медсестра Полина, вместе с которой Майя работала. Чтобы не выходить из города через КПП на проспекте, девушки шли через Комаровское болото. Иногда за городом девушек встречала подвода. Люди были друг с другом не знакомы, однако договаривались, как узнавать своих: например, что большой палец на ноге будет завязан красной тряпкой.
Однажды был случай:
«Два немца подбежали и спрашивают, куда едем. — На Борисов. — О, гут. Начинают расспрашивать подробности. Я думаю, молчать — это будет подозрительно — и говорю: в партизаны едем. Немцы как стали хохотать! Один спрыгнул с повозки, присел и показывает, мол, я бы обкакалась со страху — в партизаны идти!»
«Я была полезна партизанам, потому что работала в государственной конторе. Я носила им бланки, проштамповывала аусвайсы», — говорит она. В отряде Маина Густавовна услышала и первое в жизни предложение руки и сердца — от командира Ивана Федоровича. Тогда в лесу появились немцы и полицаи, и он поручил их «пугнуть». А 17-летнюю Майю отвел в сторону.
«Я уже себе нафантазировала какое-то особое задание, — улыбается Маина Густавовна. — А он сказал: «Майя, выходи за меня замуж».
Французы удивлялись
В январе 1944 года Маину Густавовну арестовала СД. Майю два месяца продержали на Володарке, но доказать, что она была партизанской связной, не смогли: «притворялась дурочкой, говорила, что в отряд ходила из интереса».
И в марте ее вывезли во Францию, на принудительные работы. После Бреста вагоны не открывали на протяжении пяти суток, только уже на территории Бельгии, Франции стали выпускать: «Звездное небо там абсолютно другое, не такое как у нас».
Их отвезли на строительство Атлантического вала, который Германия возводила для обороны от десанта антигитлеровской коалиции. «Мы были бригадой грузчиков, женщины. Грузили бревна, доски, рейки. Сперва и руки разбивали, и бывало придавливали, потом научились. Французы ходили посмотреть, как женщины грузят…»
«Какая-то бумажка»
Потом была работа в Германии, освобождение армией де Голля… «Иногда думаю: как это одному человеку столько досталось. Тут бы и на десятерых хватило…
Мне с биографией очень везло: родители арестованы советской властью, здесь — в оккупации была», — с горькой иронией отмечает Маина Густавовна.
После войны Маина Густавовна окончила Белгосуниверситет, долгие годы работала в газетах «Колхозная правда» и «Чырвоная змена».
Интересно, что долгое время она участницей войны не считалась. Штаб партизанского движения выписал ей справку, но когда позже все стали менять справки на удостоверения, Маина Густавовна этим не занималась: не видела особой надобности.
Правда, один случай изменил отношение: «Редактор собрал нас 9 мая и в ходе поздравлений говорит: у Маины Густавовны тоже есть какая-то бумажка… «Бумажка» так меня проняла, что я побежала фотографироваться и получать удостоверение участника войны».
В квартире Маины Густавовны много картин, написанных ее мужем-художником, а фотографий мало — все старые семейные фото сгорели в войну, вместе с квартирой.
Зато память у Маины Густавовны глубокая, детальная — и возникающие из рассказов этой спокойной достойной женщины картины военной жизни не ограничены рамкой фотоснимка.
