Доброволец «Чаравік». Лицо скрыто по его просьбе для безопасности
«Поворачиваю голову и вижу его с ножом в груди»
— Расскажите свою версию того, что произошло в декабре 2022 года, когда погиб ваш побратим?
— В один из вечеров мы были вместе на квартире. Через какое-то время заметили, что мой побратим молчит, ведет себя необычно. Ведь он, как правило, душа компании. А тут он просто молчал. Я спросил его, хочет ли он отдельно пообщаться в другой комнате. Он согласился, и мы пошли. Сколько я ни пытался его разговорить, спросить, что случилось, разными путями подбирался, но он ничего не отвечал.
Я не могу сказать, что был диалог, так как с его стороны за все это время было очень мало фраз. Мы немного так были рядом. Через какое-то время он встал, взял нож и ударил себя. Я даже не обратил изначально внимания, что он взял нож, ну взял и взял, любит этот нож. Думал, может, покрутить в руках взял. Я ел макароны и слышал какой-то грохот, поворачиваю голову — и вижу, как он стоит с ножом в груди.
Я в шоке был, бросился, хотел достать этот нож, и это была ошибка, не надо было трогать. Но я был в состоянии полного шока. За один миг бросился к нему. Он не давал мне вытащить, наоборот, еще больше в себя вжимал. Он все это время стоял, я положил его и стал звать на помощь. Говорить он за это время ничего не говорил. Даже крика с его стороны не было.
«Он не видел жизни вне войны»
— Вы с погибшим подружились на войне?
— Нет, еще до войны. В СМИ была немного неверная информация. Мы с ним познакомились в Вильнюсе на День Воли 2021. Но как-то не общались, знали только, что такие есть. А уже осенью 2021 года возобновили контакт. Часто встречались, общались. Мы стали очень близкими. Он даже на моем браке был в качестве регистратора. Зачитывал пожелания, озвучивал, почему здесь собрались. Потом вместе поехали в Украину.
Мы не участвовали в одних и тех же задачах. Но мы были в одном батальоне, часто виделись, разговаривали. Я уволился немного раньше, он оставался немного дольше.
«Чаравік». Лицо скрыто для безопасности
— В последнее время вы жили вместе?
— Когда он вернулся в Литву, то напросился погостить к нам. Так прожил около двух месяцев. Конечно, проблемы были. Я не скажу, что было ПТСР, но были проблемы со сном. Он головой еще оставался на войне, не мог принять того, что останется на «гражданке». Он и жил только тем, что вернется на войну. Он видел проблемы в белорусских подразделениях и рассматривал возможность поехать в другие части. Я не заметил в нем депрессивных наклонностей. Если такое и было, то только из-за войны. Он не видел жизни вне войны. Он каждую историю с войны воспринимал как свою личную, жил этим.
«Следователь не верила мне»
— Вас сразу арестовали?
— Когда приехала полиция, то стали расспрашивать, что случилось. Говорят, поехали, расскажешь все подробно. Я не стал ничего скрывать, все рассказал. Мы поехали в полицейский комиссариат. Я предполагал, что они день-два подумают, а потом отпустят, потому что все очевидно.
Был уже четвертый час ночи, в изоляторе я спросил: «А что я здесь делаю?» «А ты разве не понимаешь?» — ответили мне. Они спрашивали, что случилось, я коротко объяснил. Они мне на это: «А-а-а, все как обычно. У всех так». Я поспал пару часов, и утром повели снимать отпечатки.
Я искренне полагал, что меня расспросят о случившемся и поеду обратно, а тут все так разворачивалось неожиданно для меня. Мне сказали, что я подозреваемый в преступлении. Для меня это был полный шок.
Дальше были допросы и показания. Была очень интересная следовательница. Я рассказывал, что мы были добровольцами в Украине, воевали за идею. На это услышал, что мы никакие не добровольцы, а наемники и воевали исключительно за деньги. По типу не надо мне тут ничего рассказывать, я все знаю и так. Тогда я понял, куда попал — это очень напоминало белорусскую систему. Я понял, что это будет снова борьба.
— Когда вы попали в статус подозреваемого?
— А тогда сразу. Я спросил, на чем они базируются, на что услышал, что первичная экспертиза засвидетельствовала маловероятность того, что он мог сам себя ударить. Я доказывал, что никак иначе это быть не могло.
Следователь не верила мне в самых мелочах. Она спрашивала, что было со мной, когда я ехал в полицию. Я ответил, что только ключи, которые потом отдал полицейскому. Они отвечает: «Нет, не так было». Но зачем мне тут врать! Какой смысл в этом?
«Я знал, что полиграф — это мое спасение»
— Когда вы решили пройти полиграф?
— Я с самого начала просил пройти полиграф, чтобы у них не было никаких вопросов. Мне сказали, что полиграф будет в самом конце, после всех экспертиз. Может и год пройти. Каждый раз мы поднимали вопрос полиграфа, в феврале подтвердили, что проведем. Но они стали говорить, что полиграфист ушел на пенсию. Цирк какой-то!
Мы обращались в другие государственные организации с полиграфистами, они все отказались, кроме Департамента государственной безопасности. Но и департамент в последний момент отказался. Мы боролись за частных полиграфистов, сначала разрешили, все было нормально, оставался один день до него. Но в один момент говорят: «Не хочу с этим разбираться, пусть суд разбирается». Причиной назвали то, что у частного полиграфиста не хватает опыта работы.
— Вы были согласны на любую экспертизу?
— Да, мы сами подавали заявки на экспертизы. Эти экспертизы ничего не покажут, кроме моей версии. Против меня была всего лишь одна экспертиза, где говорилось о «маловероятности» того, что это самоубийство. Все другие экспертизы указывают или в мою пользу, или нейтрально.
Адвокату очень долго не отдавали документы из моего дела. А когда отдали, то это частично были материалы не моего дела. Отдавали не полностью все документы. До голодовки мне приходили документы только по-литовски, ни по-русски, ни по-английски. Но в тюрьме смог немного выучить литовский.
«Ни разу ко мне не пришли медики»
— Какие условия были?
— Тюрьма построена лет с 15 назад. Ремонт был обычный, нормальный. Больше дело в персонале, большинство перешло туда из Лукишек (Лукишская тюрьма в центре Вильнюса, полностью закрыта в 2019 году. — РС). Они пытаются продвинуть старые порядки.
Проблемы скорее в судебной системе, которая работает плохо. Я сидел абсолютно невиновный, но мне добавляли санкции одну за другой. На судах не работает презумпция невиновности. Они не знают, виновен ли я, но уже относятся как к виновнику. Но самое вопиющее было, что не давали полиграф. Конечно, мне говорили, что это будет косвенное доказательство, но я считаю, что он сформирует все представление о деле. Покажет, что мои слова — это не ложь.
— Вы голодали. Как это было?
— Я закончил на 14-е сутки голодовку, добивался полиграфа. Меня каждый раз спрашивали, пойду ли я к медикам. Отвечал, чтобы приходили сами ко мне, потому что мне тяжело. Я первый раз ходил взвешиваться и измерять давление. Но до них нужно было добираться через улицу, на третий этаж — это сложно. У меня уже не было сил.
Они ни разу ко мне не пришли, ни одного. Я обращался к сотрудникам тюрьмы, а они шутили: «Ну вы же подошли к двери камеры, я не думаю, что вы просто на воде, у вас бы не было сил встать просто тогда бы».
Я хотел направить письмо прокурору, подхожу: «Ой, а зачем ты голодаешь?» Никто там не заморачивается насчет прав человека. Во время голодовки сил у меня не было, чувствовал себя очень уставшим, медленно двигался. Существовал только на воде.
Первые десять дней шли в плане физическом так, что вес терялся быстро. А потом стал чувствовать, будто здоровье уже высасывается. Я тогда и задумался, чтобы сохранить здоровье. Полиграф мне так и не дали. Эта система не хочет давать никакой слабины.
«Мы хорошо друг друга понимали»
— А у вас был конфликт с погибшим?
— Абсолютно нет. У нас с ним абсолютно никогда этого не было. Я сам по себе человек спокойный, а с ним у нас была наивысшая степень понимания. Мы возвращались с войны в том числе из-за отношений со своими женщинами. Мы друг друга хорошо понимали. Для нас было важным быть рядом после войны и разговаривать. Он рассказывал, что хотел вернуться на войну. У меня такие мысли тоже были. Я даже рассказывал это во время сеансов у психотерапевта. У меня тоже были проблемы со сном, со структурированием дня. Я понимал, что надо поработать с терапевтом.
Добровольцы. «Чаравік» крайний справа
На войне я чувствовал, что могу быть полезным и повлиять на решение судьбы Беларуси. И мне было сложно смириться, что я на «гражданке». Я не могу сказать, что эти вопросы и сегодня закрыты. С побратимом было важно говорить, чувствовать поддержку друг друга.
— Почему вас освободили?
— Судьи, принявшие решение освободить, услышали все аргументы, которые мы говорили с самого начала, что молодой, тесные связи с Литвой, я здесь учусь, а каких-то доказательств преступления нет. Повезло, что попались такие судьи. Сейчас у меня на ноге браслет, был залог в сумме 25 тысяч. Я не могу выходить из дома, только могу на следствие, в поликлинику, на работу или учебу.
Теперь на платформе Bysol ведется сбор средств в пользу добровольца «Чаравіка» для оплаты услуг адвоката.
Читайте также:
«Много ссыкла среди мужчин». Маргарита Левчук рассказала о своей поездке в военную Украину
