Бабушка Мария. История одной жизни 29

Баба Маруся с внучкой и правнуками.

И говорит Ей Ангел:
«Не бойся, Мария,
ведь обрела Ты
милость у Бога»
Луки 1:30

Бабушка умерла.

Положили ее в светлый песок рядом с мужем, моим дедом-фронтовиком, под дубами на высоком правом берегу Днепра. Днепр здесь широкий, тихий, когда долго смотришь, кажется, что крест на кладбище вместе с деревней отплывает куда-то на Север.

В нашей семье бабушка Мария (или, как все называли, баба Маруся) была последней из голодного военного поколения. Родилась во времена белорусизации, в 1926-м, под Рогачевом.

Ребенком едва уцелела в голодоморе. В войну с сельчанами из родной Крушиновки ушла в лес. В партизаны? Нет, просто в лес, было страшно и кругом убивали. О партизанах говорила тишком, глядя куда-то мимо: «Разные были, внучек… Кто-то может и воевал, а некоторые ходили у людей последнее забирали». Нечего было есть. Варили и лебеду, и крапиву. Недоедание, голод, жажда наесться досыта — мы уже и забыли, как оно пожирает человека изнутри.

После войны в тельнике, снятом с убитого немца, и двух резиновых сапогах разного цвета, Мария приехала в училище в Жировичи. На всю стипендию покупала хлеба и булочек, чтобы везти голодным родственникам — не оставалось денег даже на билет домой, ехала на подножке вагона.

Потом устроилась на почту и должна была перевозить большую сумку с письмами лодкой через Днепр — мосты стояли взорванные.

Это тогда бабушка поймала руками огромную щуку: весной на залитом Днепром лугу в одной из проток ползло-перекатывалось полосатое «бревно». Бабушка бросила торбу на сухое, упала пластом на чудовище, обняла его и заголосила на весь мир: «А люди! А родненькие! Спасите!.. "

Вытаскивала, жарила и ела ту щуку вся деревня.

И однажды после танцев, с кавалером, что неуклюже переступал протезом, они вытащили лодку на днепровский песок и зашли в тот дом на крутом правом берегу, среди груш, яблонь и вишен, дом с земляным полом, дом, полный покинутых моей умершей от тифа прабабкой Татьяной детишек.

— Пожалела я тогда… не столько его, сколько малюток-сирот, — говорила потом бабушка Мария и тихо, сдержанно улыбалась. Высокий, красивый дед Павел уже тогда, 26-летний, был без одной ноги, отрезанной на фронте минометным взрывом по колено. И пусть как угодно насмехаются над любовью-жалостью — я за, и всегда буду за, ибо сам внук жалости.

Потом, когда у деда парализовало половину тела со здоровой ногой и он вынужден был передвигаться в коляске, единственной здоровой рукой упорно рубил дрова, прибирал во дворе, лущил «квасолю» и кукурузу — бабушка любовно посмеивалась и тихонько кивала соседкам — ишь с одной рукой остался, а хозяин. Говорю вам, это была любовь, пусть даже за семьдесят, но настоящая, перед которой хочется просто закрыть глаза.

Бабушка Мария дала мне жизнь дважды. Первый раз — когда родила сына Константина, моего отца, что ухаживал и за дедом, и за ней в последние годы. Второй — когда спасла меня, годовалого, от смерти.

«Врачи от тебя уже отказались, — рассказывали родители, — Сказали: куда, такая дизентерия, не жилец…» Привезли в село — попрощаться с бабушкой и закопать. «Ты был крохотный, синенький-синенький, не ел ничегошеньки, только стонал, — вспоминала бабушка. — Отпоила тебя конским щавелем да молочком». И бабушка Мария едва заметно посмеивается: победила-таки ее, злую смерть.

Когда ошеломленные папа с мамой приехали из оршанского Погоста, где тогда жили и работали, и радостно бросились меня обнимать, я с криком «Мама!» спрятался на руках бабушки.

Живые, даже шаловливые черные глаза, щеки со здоровым румянцем, серебряная седина, коренастая фигура, и все тело наклоненное вперед как противовес ноши за плечами.

Невысокая, емкая, заряженная, она успевала управиться в сарае, и на огороде, и на речке с бельем, и на дальних пайках с сеном для коровы, и сбегать в лес за черникой и белыми грибами.

И это ей, работнице, которая тянула, считай, две семьи, сталинское государство не выдавало паспорт, чтобы закрепить советское крепостничество, вплоть до времен застоя.

Как-то спорили с бабушкой, на каком языке она разговаривает. «Ай, может и по-русски», — лихо отбивалась она. Несколько дней записывал ее самые употребляемые слова. Две трети оказались чисто белорусские, 30% — трасянки (русские слова из телевизора, проговоренные с белорусской фонетикой), остальное — здешние диалектные.

«Мама, если Вы проголосуете за Лукашенко — Вашего внука Пашку посадят», — еще в 2001 доказывал ей папа. Так бабушка Мария стала избирательницей демократов.

Сейчас, после ее смерти, чувствуешь пронзительно и остро: летние месяцы, когда родители отправляли нас в деревню, были просто праздником жизни.

Унорица. Деревня, вытянутая в дубах и березах вдоль высокого правого днепровского берега. На день рождения бабушки Марии, под Пасху, — как невеста, в облаках цветущих садов, вся в россыпях белых лепестко… Каменка, молодой лесок рядом, полный краснокожих подосиновиков и любимых бабушкиных крепких зеленых сыроежек… Река. Необозримый поток воды, далекий шум моторок. Дом на берегу, с огорода ступени спускаются в самый Днепр, там калиновые заросли и внезапный взрыв жасмина…

Бабушкина Унорица с ее огородом, коровкой, свежиной, парным молоком, рыбой, ягодами и яблоками всегда была раздольем съедобного, раем сочного объедения.

Бабушка, недоедавшая в свою лучшую нежную пару, всегда выставляла на стол все, что было в доме — от ветчины и колбас, заливной рыбы и сальтисонов до пирогов, творожков, ягод с сахаром и сливками. Пропадала на картошке и в лесу, сдавала яблоки, делала закатки, распределяла и урожай, и пенсию, и зарплату на ярмарке из грибов-ягод между сыновьями и внуками, несмотря на их возражения, чтобы, не дай Бог, никто не остался голодным.

Несколько лет назад у бабушки отобрали последнего кабанчика. Запретили сыновья — ведь восьмидесятилетняя, с онемевшими руками, она все надрывалась, таскала выварки в сарай. Было много уговоров, криков и слез… Сошлись на курах.

Последний месяц бабушка, которая всю жизнь кормила всех близких, пила только воду. Студеную-холодную. Даже от бульона или компотика ей становилось плохо.

А вокруг все буйно цвело, зрело, наливалось соком, жарилось и благоухало…

И тогда простая белорусская крестьянка с библейским именем Мария, похожая то на сестру Марфы, то на Марию Магдалину, то на Мать Господа, мать троих сыновей, бабушка семерых внуков и прабабушка семерых правнуков, устало легла в светлый, почти прозрачный днепровский песочек. И поплыл над рекою крест.

И полетела душа, легкая-легкая, сделав прощальный круг над плодородной, в яблоках белого налива, каплях смородины, с запахом теплого хлеба Унорицей, над грибной Каменкой, лугом, где пасли коров, церковью в соседней Озерщине, туда, где наконец нет ни голода, ни заботы, ни смерти — куда позвал Марию Бог.

Павел Северинец, Куплин

Хочешь поделиться важной информацией анонимно и конфиденциально? Пиши в наш Телеграм